за Границей

Самый неизвестный французский писатель

Марк Холоденко – фигура в современной французской литературе легендарная: писатель, при жизни почти превратившийся в собственную тень, а точнее, тень своего былого успеха.  Уже первый роман Марка Холоденко «Король фей», увидевший свет в 1974 году, был запрещен французской цензурой и принес его автору скандальную известность. Столь же шумный и скандальный успех сопровождал появление романа «История Вивана Ланона», а роман «Государства пустыни» был удостоен престижной премии Медичи. К тому моменту Марку Холоденко едва исполнилось двадцать пять. Критики сравнивали молодого писателя с Рембо и Прустом и пророчили ему блестящее будущее… Однако Холоденко вдруг резко сменил манеру письма: отказался от романов и обратился к герметичным и малопонятным широкой публике формам. Тиражи его книг резко упали, а сам писатель, если так можно выразиться, удалился от шумного литературного мира. Сегодня Марк Холоденко периодически выпускает томики стихов в прозе, зарабатывает на жизнь переводами с английского и старается избегать встреч с журналистами. Несмотря на свое имя, по-русски он не говорит.

Маруся Климова: Ваше имя невольно наводит на мысли о русских корнях, тем более что для французского писателя двадцатого века такое было бы совсем не удивительно…

Марк Холоденко: Ну да, конечно, у меня есть русские корни. Мой отец родился в Петербурге и во время революции переехал во Францию, где уже обосновалась большая часть семьи моей бабушки. У моей бабушки, кстати, была галерея русской живописи в Париже. И, между прочим, она состояла в родстве с Левитаном, а точнее, была его племянницей.  Вероятно, отсюда и ее интерес к живописи, который она сохранила на всю жизнь. Но я никогда не говорил по-русски, поскольку мой отец переехал во Францию в возрасте семи лет и полностью ассимилировался с французами, а моя мать и вовсе была стопроцентной француженкой. Так что русскому меня никто не учил. К тому же, мой отец вообще долго скрывал, что он русский, так как хотел полностью вписаться в здешнюю жизнь, а это обстоятельство ему мешало. Да и во Франции к русским отношение тогда было далеко не однозначное. Поэтому он даже сократил свое имя – а по-французски оно звучит как “Шолоденко” – и стал называть себя просто “Шоло”. Хотя у него все равно сохранился этот ужасный русский акцент: в частности, он произносил “р” чересчур раскатисто. Но когда французы интересовались, почему он говорит с акцентом, он объяснял, что приехал с юга Франции, из Бургиньона, потому что там говорят приблизительно так же – конечно, не совсем, но что-то общее есть. В то время многие эмигранты старались полностью ассимилироваться со французами и скрывали свое иностранное происхождение, так что мой отец был не единственным…

МК: Зато теперь, если вас вдруг переведут на русский, представляете, как это будет странно смотреться: “Марк Холоденко. Перевод с французского…”

МХ: Пожалуй, я тогда возьму себе псевдоним…

МК: А сами вы были в России?

МХ: Да. Мне предложили туда поехать сотрудники французского Министерства культуры, и я сразу же согласился, поскольку меня давно интересовала эта страна.

Я был в Москве и в Санкт-Петербурге, где принимал участие в поэтическом фестивале. И само собой, я довольно много там встречался с поэтами, писателями, художниками, однако самым моим ярким моим впечатлением все же стали люди на улицах, уличная толпа. Практически у всех этих людей были такие злобные, агрессивные лица – как будто они только и ждали удобного момента, чтобы на меня накинуться! Особенно это бросилось мне в глаза в Москве. В московском метро, когда я туда спускался, я все время чувствовал какое-то беспокойство, в общем, ощущал присутствие какой-то опасности, потому что взгляды окружающих людей были очень недобрыми… Вы знаете, я не так уж долго находился в России, всего каких-то десять дней, но это впечатление осталось у меня надолго. Хотя это меня, скорее, заинтересовало, а не оттолкнуло. Похожие ощущения я пережил в Восточной Германии, куда ездил вскоре после падения Берлинской стены. Там тоже люди были такие же мрачные и злобные: того и жди, что набросятся на тебя, дадут по голове или потребуют кошелек. Не знаю, возможно, они так относятся ко всем иностранцам, и им кажется, что иностранцы – это враги, которые могут отнять у них последний кусок хлеба. А помимо прочего у меня создалось впечатление, что они все еще и постоянно голодные, ибо у них был такой голодный блеск в глазах. И вот это поведение людей, как в Германии, так и в России, вызвало у меня живой интерес. Мне хотелось бы их лучше понять, но для этого нужно пожить там подольше… В общем, русские люди не показались мне особенно счастливыми – скорее, несчастными. Мне кажется, они не так уж хорошо живут. Конечно, я не претендую на то, что понял загадочную русскую душу, но все-таки какую-то часть этой души, мне кажется, я разгадал в их взглядах. И хотя во мне есть русская кровь, но до этого посещения России я и представить себе не мог, что русские выглядят столь необычно: что они такие мрачные и неприветливые.

МК: Ваш первый роман “Король фей” был запрещен цензурой. Должна сказать, что для либеральной Франции это не такой уж обыденный факт. К тому же, если не ошибаюсь, в вашем случае даже политика никак не была замешана…

МХ: Мой роман запретили в 1974 году, потому что сочли не просто эротическим, а порнографическим произведением, каковым на самом деле он, скорее всего, и был. А в то время во Франции подобное не приветствовалось, так как не было еще этого разгула эротизма и порнографии, который наблюдается теперь. Правда, полностью мой роман запрещен все-таки не был, а на него просто было наложено тройное ограничение: нельзя было его продавать несовершеннолетним, выставлять на витринах и в каком-либо виде рекламировать. Поэтому продавец в книжном магазине держал мою книгу под прилавком, а когда его спрашивали, он ее доставал и продавал с двадцатипроцентной надбавкой. Но все равно книга продавалась очень хорошо, поскольку все знали об ее существовании. Так что этот запрет, скорее, пошел мне на пользу и принес моему издателю дополнительную прибыль. Я же был чрезвычайно доволен этим скандалом, потому что он способствовал моей популярности и сделал меня знаменитым. Теперь все французские писатели прекрасно усвоили эту истину и пытаются всеми возможными способами раздуть скандал вокруг своих творений, очень часто весьма сомнительных. Однако этого действительно не так просто добиться.

МК:  Но вам же это вроде бы удалось: следующие ваши романы, насколько я знаю, тоже очень хорошо продавались, а за “Государства пустыни” вы еще и получили премию… Что заставило вас вдруг так резко изменить стиль своего письма и фактически отказаться от того, к чему, по вашим же словам, стремятся сегодня столь многие писатели? Может быть, какие-то личные обстоятельства?

МХ:  Нет-нет, ни с какими обстоятельствами личной жизни это никак не связано. Таков был сознательный выбор своего творческого пути, вот и все. Думаю, что я просто очень рано начал писать и, по моему глубокому убеждению, опубликовал слишком много книг, которых публиковать не следовало, так как это было преждевременно. Вот почему я и решил полностью все изменить. И какое-то время я вообще просто занимался черновой работой, чтобы заработать себе на жизнь. Но параллельно я пытался осмыслить свой путь в литературе, пытался найти себя, чтобы не идти по проторенной дороге, как это делают многие писатели. Я очень люблю успех, и мне бы очень хотелось, чтобы мои нынешние книги тоже хорошо покупались. Но я не собираюсь всю жизнь подстраиваться под вкусы и мнение окружающих. У меня свой путь – вот и все. Да, теперь мои книги совершенно не продаются. Когда-то я был известен, а теперь я самый неизвестный французский писатель. Но я никогда не писал ради денег, ради славы. Я всегда писал, только чтобы самовыражаться. А чтобы зарабатывать деньги, я делаю литературные переводы. Я перевожу с английского, причем сам выбираю писателей, которых перевожу. Но вообще я перевел уже столько американских писателей, что и со счету сбился…

МК: Переводились ли ваши книги на другие языки?

МХ: Да, кое-что переведено, но немного. Меня переводили на английский, датский, португальский, шведский, испанский и, кажется, в Бразилии… При этом переведены далеко не все мои книги.  В частности, перевели “Короля фей”, “Историю Мордехая Шамца” и еще небольшой поэтический сборник. Вот, наверное, и все. Но я думаю, что это главным образом из-за некомпетентности человека, который тогда занимался иностранными правами у моего издателя. Ну а меня все это совершенно не интересовало, поэтому я вообще об этом даже не думал. Ведь, как правило, книги, которые имеют успех у себя на родине, сразу же переводятся практически на все языки. А мой издатель упустил эту возможность.

МК: По-моему, вы еще что-то делаете для кино? Я слышала, что фильм по вашему сценарию даже получил премию на Венецианском кинофестивале…

МХ:  Да, это действительно так. Хотя я написал этот сценарий исключительно ради денег.  Это был фильм “Я больше не слышу гитару” Филиппа Гарреля. Однако не могу сказать, что меня так уж вдохновляет написание сценариев. Мне нравится заниматься литературой – это мое настоящее призвание, и я бы хотел полностью посвятить себя именно этому занятию. Но далеко не все написанные мной сценарии предназначались для коммерческого кино. Ведь есть же еще и авторское, авангардное, кино. В таких фильмах обычно практически ничего не происходит, часто совсем отсутствует сюжет, и весь смысл заложен в последовательности так или иначе сгруппированных кадров, то есть здесь первостепенное значение приобретает именно эстетика, а не занимательность. Некоторые произведения вообще бывает невозможно пересказать словами. Тогда как содержание обычного боевика или там детектива можно изложить в двух словах: юноша берет пистолет, идет грабить банк, затем его арестовывают, и все, конец. А сценарии, которые я писал, подобному пересказу не поддаются, как и мои книги. И я совершенно не стремлюсь к тому, чтобы они были понятны широкому кругу читателей. Это вещи, которые можно понять только изнутри, глубоко проникнувшись моим творчеством, тем, что я делаю. Впрочем, понимает их кто-нибудь или нет – меня очень мало волнует. Как говорится, имеющий уши да услышит, а на понимание широкой публики я и не рассчитываю. Так что с некоторых пор я создаю произведения совершенно герметичные – это слово кажется мне самым подходящим для них, поскольку они закрыты для читателей, настроенных поверхностно и считающих, что литература существует исключительно для того, чтобы их развлекать.  К подобному герметизму стремился, например, Малларме. И думаю, что я вполне могу отнести себя к его последователям… Хотя вообще-то я писатель-одиночка, ибо мой путь не похож на путь ни одного другого писателя, которые когда-либо были. Поэтому я не особенно обращаю внимание и на то, что происходит вокруг. В какой-то степени я могу отнести себя к последователям Малларме, но только отчасти. И я совершенно не соотношу себя с современными авторами – будь то французские или иностранные писатели – мне глубоко плевать на то, чем они занимаются. Меня абсолютно не интересует современность. Есть, конечно, авторы, которые привлекают меня больше других, но с некоторых пор я погрузился в полное одиночество, ушел от мира и, насколько это только возможно, стараюсь не смотреть по сторонам… В каком-то смысле меня вообще не существует, потому что сегодня, если о вас ничего не пишут и если вас не показывают по телевизору, то вас просто нет. Так что, хоть формально я и существую в литературе, но, похоже, меня уже нет. Обратите внимание, когда сейчас кто-нибудь начинает говорить о французской литературе, то обычно перечисляется масса имен, называются практически все писатели, которые более-менее на слуху – кроме меня. Но ведь все это определяется связями между людьми, а все наши писатели так или иначе вписаны в социум: они постоянно встречаются, общаются между собой, то есть делают все, чтобы оставаться на поверхности и чтобы их не забыли. Ко мне же это не относится: я как будто человек-невидимка в этом мире видимых сущностей…

МК: И все-таки вас продолжают издавать…

МХ: Да-да, мой издатель по-прежнему остается мне верен и не желает отказываться от издания моих книг. Несмотря на то что они очень плохо продаются и обо мне практически ничего не пишут. Мой издатель – Поль Очаковски-Лоран – любит мои стихи, мою прозу и говорит, что готов издать все, что я создам.

Опубликовано в журнале «Топос» (Москва, сентябрь 2005 года)