за Границей

Адвокат Бокассы

Интервью с Франсуа Жибо
100% размер текста
+

Франсуа Жибо. Адвокат Бокассы

Франсуа Жибо (1932) – писатель, адвокат, автор фундаментальной трехтомной биографии Луи-Фердинанда Селина, член парижского Кассационного суда, кавалер Ордена Почетного Легиона, коллекционер, меценат и, наконец, просто характерный представитель парижского света. В Павловске, на мраморной доске, где золотыми буквами высечены имена людей, дававших деньги на восстановление дворца, есть и его имя…

 Франсуа Жибо встречает меня в своей квартире на втором этаже частного особняка, который примыкает к известному парижскому кинотеатру «Пагода», и мы вместе проходим в его кабинет. Бюро Людовика XVI украшает бюст Ленина работы Штауба. На круглом столике среди безделушек я замечаю огромный нож мясника. «Им убили одного пьяницу, а я помог оправдать убившую его жену».

 Маруся Климова: Ваш первый роман «Китайцам и собакам вход воспрещен» имел во Франции успех, но, кажется, также спровоцировал и скандал – в основном, из-за названия. Не могли бы вы рассказать об этом чуть подробнее?

Франсуа Жибо: О, это был совсем небольшой скандал, причем он разразился не после выхода романа, а после того, как по нему была поставлена театральная пьеса. Тут же появились многочисленные статьи в прессе, после этого в китайском посольстве и узнали о существовании этого романа, хотя сам роман был опубликован уже пару лет назад. И вот тогда там решили подать на меня в суд, чтобы я изменил название пьесы. Естественно, этот факт вызвал увеличение количества зрителей, которые жаждали увидеть пьесу, все газеты тоже сразу же стали об этом писать, так как это их чрезвычайно забавляло. В суд подали представители Ассоциации парижских китайцев, и процесс все же состоялся. Меня защищал адвокат Жорж Кешман – один из самых известных в Париже – и мы выиграли процесс. Таким образом, мы оставили за собой право использовать именно это название: «Китайцам и собакам вход воспрещен». Само собой, ни в моем романе, ни в поставленной по нему пьесе не содержится ровно ничего против китайцев – наоборот, скорее, я хотел этим показать, насколько нелепо было видеть это объявление в Шанхае в те далекие времена (кажется, в 60-е годы). Так что все закончилось мирно и никаких личных неприятностей с китайцами у меня сейчас нет. Более того, я не только сохранил с ними дружеские отношения, но и приобрел новых преданных сторонников и поклонников из их числа. К тому же, роман был вскоре после этого издан в Китае, хотя при переводе название, кажется, все-таки изменили. Но я даже не знаю, как мой роман называется на китайском…

МК: В оригинале название вашего нового романа звучит как «Un nuage après lautre» («За облаком облако»), что невольно навевает ассоциации с романом Селина «Dun château lautre» («Из замка в замок»). Вы сознательно стремились к такому созвучию?

ФЖ: Нет, ничего общего с романом Селина этот роман не имеет. Я назвал свой роман так, потому что в нем описывается череда катастроф, которые следуют одна за другой, без малейшего просвета. Герои моего романа хотят сделать как лучше, они стремятся к идеалу, но у них все получается плохо, так что в полном соответствии с заголовком: одно облако сменяет другое, и никакого просвета не видно. Ничего не поделаешь, но жизнь – не что иное, как череда катастроф, худшая из которых, конечно же, смерть. Создавая своих героев я как бы расчленил на части свое собственное сознание, свое «я», которое, как и у всех людей, раздирают противоречивые чувства и желания, поэтому если собрать изо всех этих персонажей одного, попытаться сделать этакого «франкенштейна», то перед читателями предстанет моя личность, собственной персоной. Однако сделать это будет не так просто, и мало кто сумеет добиться результата. Это меня отчасти утешает, потому что я, на самом деле, не хотел бы, чтобы мою душу прочитали до самой глубины, но, с другой стороны, во мне есть и желание предстать перед читателем совершенно обнаженным, своего рода стремление к эксгибиционизму. Посмотрим, что из этого получилось – теперь уже судить буду не только я.

МК:   Тем не менее, на мой взгляд, ассоциации с Селином в вашем случае неизбежны. Все-таки вы являетесь президентом Всемирного Общества Селининских Исследований, автором трехтомной биографии Селина и т.д, и т.п.  Что, кстати, побудило вас заняться изучением его творчества?

ФЖ:  Наверное, главную роль тут сыграло то обстоятельство, что вскоре после его смерти я случайно познакомился с мадам Селин. Постепенно мы стали близкими друзьями. С Люсетт мы много говорили о творчестве Селина, конечно, к тому времени я и сам уже много его читал. Она попросила меня опубликовать последний роман Селина «Ригодон», который тогда был еще в рукописи. Я расшифровал рукопись и издал книгу у Галлимара, сопроводив ее своим предисловием. Потом я решил написать биографию Селина, так как обладал большой информацией, благодаря его жене. И чем больше я открывал для себя творчество Селина, тем большее преклонение я перед ним испытывал.

МК: У вас никогда не было неприятностей, ведь Селин – фигура довольно противоречивая?

ФЖ: Да, у меня были неприятности. Я даже получал письма с угрозами.

МК: Когда именно?

ФЖ: Больше всего во время процесса, который я затеял против тех, кто опубликовал памфлеты Селина вопреки воле его вдовы. А кто посылал эти письма – мы так никогда и не узнали.

МК:  А правда ли, что «Безделицы для погрома» и другие  памфлеты Селина собираются сейчас опубликовать в серии «Плеяда» у Галлимара?

ФЖ:  Нет, нет, такого не будет. Я знаю, что очень многие хотели бы увидеть все памфлеты Селина опубликованными, и, возможно, предпринимаются какие-то попытки это сделать, однако мадам Детуш категорически против этого возражает, поэтому такого проекта на данный момент не существует.

МК: Совсем недавно был опубликован «Словарь Селина», который составил Филипп Альмерас. Что вы можете сказать об этом? Я, например, слышала, что в этой книге присутствует чрезмерная субъективность, а многие события жизни Селина трактуются предвзято.

ФЖ:  Альмерас проделал огромную работу. Обычно над словарем работает несколько человек, но он выполнил это один. Однако Альмерас – селиновед, поэтому не нужно удивляться тому, что в словаре содержатся явные или неявные выпады против других селинистов, в этой среде такие вещи не редкость. Тем не менее, несмотря ни на что, это серьезный труд. Естественно, там есть и ошибки, которых можно было бы избежать. У Альмераса вообще довольно много недоброжелателей, которые сразу бросились его критиковать, но я не из их числа.

Ну а субъективность присутствует всегда, особенно если имеешь дело с таким противоречивым материалом. Кто-то готов боготворить Селина, живет только его книгами – такие люди обычно создают идеализированный образ писателя. В то же время существуют и те, кто не принимают Селина, пытаются всячески его принизить и крайне предвзято трактуют каждый его шаг. Вот, к примеру, недавно один господин – если не ошибаюсь, его зовут Андре Россель-Киршен – выпустил книгу «Селин и великая ложь», в которой он собрал все, что только есть самого неприятного в книгах и в биографии Селина. Таким образом он устранил все факты, свидетельствующие в пользу Селина, и пришел к выводу, что Селин работал исключительно ради денег. Конечно, в своих книгах Селин действительно часто говорит о деньгах, но стоит ли говорить, что столь категорический вывод ничего общего с реальностью не имеет. Впрочем, провоцировать людей на ненависть и неприязнь к себе – это тоже вполне в духе Селина…

МК: В каких еще крупных судебных процессах, не связанных с творчеством Селина, вы участвовали?

ФЖ: В основном это были политические дела. И хотя я защищал как правых, так и левых, меня почему-то причисляют к правым. Многие процессы, в которых я участвовал, имели значение для современной истории. Я провел шесть месяцев в Центральной Африке, где защищал императора Бокассу, я защищал Аита Ахмеда в Алжире, анархистов в Бордо, бретонских метателей пластиковых бомб, алжирских террористов…

МК: Мне кажется, что в Африке вы подвергались большому риску, поскольку император Бокасса был каннибалом…

ФЖ: Все это ни чем не подтвержденные слухи, выдумка французов, которые свергли его, а на его место поставили другого. В времена Бокассы народ жил спокойно и счастливо, а после его смещения сразу же начались беспорядки… И вообще он был прекрасным семьянином – у него было десять жен и пятьдесят детей. Заседание, посвященное людоедству, длилось восемь дней. Однако ни одного свидетеля, ни одного конкретного факта предоставлено не было. Так что по этому пункту он был полностью оправдан.

МК: После возникновения Европейского Союза по многим европейским государствам прокатилась волна своеобразной либерализации в сфере прав и свобод, которая – по крайней мере, если судить по телевизионным репортажам – в первую очередь затронула права секс-меньшинств. Однако изменение законодательства далеко не всегда ведет к изменению реальной ситуации. Случалось ли вам сталкиваться с нарушениями прав сексуальных меньшинств во Франции?

ФЖ: В целом гомосексуальность во Франции всегда принималась нормально – во всяком случае, если сравнивать с другими странами, где за это были даже предусмотрены уголовные наказания. Например, брат Людовика XIV был гомосексуалом, и всем об этом было известно, однако никаких особых проблем это обстоятельство за собой не повлекло. Так что даже исторически так сложилось, что во Франции гомосексуальные отношения как между мужчинами, так и между женщинами, никогда особенно не подвергались запретам… 

Но, конечно же, в моей практике мне случалось сталкиваться с преследованиями гомосексуалов. Другое дело, что эти преследования, как правило, совершались не открыто, а тайно, поэтому их достаточно сложно было выявить. Помню, я рассматривал дело, когда хозяин автомастерской уволил работника после того, как увидел его выходившим из гей-клуба. При этом у сотрудника были прекрасные характеристики, он даже ни разу в течение пяти лет не опоздал на работу. Было довольно сложно доказать мотивацию поступка хозяина, но все же мне удалось выиграть дело, сопоставив все факты.

Или вот еще. Совсем недавно я выступал адвокатом на процессе.  Двое юношей шли поздно ночью по Парижу, и на них напали какие-то наглые юнцы, причем причина нападения была только одна: юноши были гомосексуалами, шли в обнимку, и их поведение вызвало раздражение хулиганов. Нападавшие очень сильно избили моих подзащитных, так что те даже оказались в больнице, но, к счастью, остались живы. Так что в определенной среде у нас до сих пор сохранилось нечто вроде «анти-гомосексуального расизма»…

Но французские законы защищают гомосексуалов, как и прочие меньшинства. Никто не имеет права нападать на них, подвергать преследованиям и ущемлять в правах. Парижское общество гомосексуалов сейчас прекрасно знает свои права. Недавно они добились того, что получили право заключать пакс – это не брак, но гражданский договор, который дает права гомосексуалам вполне официально жить вместе, то есть они защищены законом, имеют общую собственность, которую даже могут наследовать в случае смерти одного из них. Этот закон был недавно принят во Франции. Кроме того, в налоговое законодательство тоже были внесены существенные поправки: теперь гомосексуальная пара, заключившая гражданский союз, получает точно такие же льготы в уплате налогов, как и обычная гетеросексуальная семья. Однако гомосексуалы продолжают сражаться за право регистрировать настоящие браки и усыновлять детей. Кстати, новая Европейская Конституция, которую, как вы знаете, французы не приняли, но за которую лично я голосовал, действительно запрещала любые ограничения и дискриминацию по вопросам секса, религии, расы и сексуальных предпочтений. Правда, дискриминация у нас и так запрещена: нельзя, например, указывать в качестве причины отказа приема на работу национальность, вероисповедание или гомосексуальность человека. И теперь во всей Европе люди все более открыто заявляют о том, что они гомосексуалы—во всяком случае, в крупных городах. Разве что где-нибудь в провинции положение по-прежнему остается сложным, ибо там еще многие считают гомосексуалов ненормальными существами. Поэтому люди, придерживающиеся нетрадиционной ориентации, предпочитают переезжать в большие города, где есть специальные газеты, журналы, где их не просто терпят, а, можно сказать, принимают как равных. В Париже уже существует целый квартал, где есть специальные рестораны, кафе – квартал Марэ, улица дез Аршив – там по ночам кипит особая жизнь, и даже магазины ориентируются в первую очередь на гомосексуалов. Мэр Парижа недавно открыто заявил, что он гомосексуал. И это огромный прогресс! Это означает, что в психологии людей за последнее время произошли определенные сдвиги, если уж они проголосовали за человека нетрадиционной сексуальной ориентации.

МК: Значит, вы все-таки либерал?

ФЖ: Да, скорее, все-таки либерал. Адвокат должен быть либералом.

МК: А как вы относитесь к такому понятию как «гей-культура»?

ФЖ:  Я вообще не думаю, что существует какая-то особая гей-культура, поскольку воспринимаю только всю культуру в целом, безо всякого разделения по сексуальной ориентации. Вряд ли сексуальная ориентация каким-то образом выражалась в творчестве великих композиторов, писателей, художников, которые были гомосексуалами…

МК: Несмотря на свое общественное положение, вы ведете богемную жизнь, постоянно окружены молодежью… Я знаю, что некоторые ваши поступки кажутся французским обывателям чересчур экстравагантными. Например, я вижу, что вы побрились наголо. Это что, дань моде или может быть, вы стали буддистом?

ФЖ: И да, и нет. Это не мода. Просто у меня уже не так много волос и они очень седые. Я уже давно хотел побриться, хотя у меня и так были короткие волосы. Однажды во Вьетнаме, в буддистском монастыре, я встретил священников и попросил побрить мне голову. Меня одели в оранжевые одежды, как буддиста, я был наполовину голый, и древним ножом, которому уже сто лет, мне обрили голову. Буддисты были очень горды тем, что обрили мне голову. А я почувствовал себя очень хорошо, очень свободно. А что касается моих отношений с молодежью – я считаю, это нормально. У меня всегда было много друзей моложе меня. Многие люди моего возраста думают, что раньше было лучше, что теперь молодежь испортилась. Я считаю это полным идиотизмом. Молодежь теперь вовсе не хуже, чем раньше, хотя у нее гораздо больше проблем, чем у нас в их возрасте: наркотики, безработица, насилие, разные искушения, СПИД…

МК: А вы  хорошо учились?

ФЖ: Я был ужасным бездельником. Меня несколько раз выгоняли из школы, в конце концов я все же с трудом получил аттестат, я ненавидел школу и я был счастлив только на военной службе.

МК: Вы считаете себя ленивым?

ФЖ: Да, но ленивцем, который много работает.

МК:   Неужели уже в детстве  вы решили стать адвокатом?

ФЖ: Нет, я хотел стать дипломатом, но провалился при поступлении. И еще я хотел бы быть акробатом, работать в цирке на трапеции. Вы знаете, что я на самом деле канатоходец?

МК: Правда?

ФЖ: То есть я умею ходить над землей по тонкой стальной проволоке.

МК:   А сейчас вы занимаетесь спортом?

ФЖ: Каждый день. В семь часов вечера я, как коммерсант, закрываю свою лавочку и иду в гимнастический зал, где занимаюсь йогой. Могу добавить, что уже пятнадцать лет я не пью ни капли спиртного и не курю.

МК: Кем вы хотели бы быть в более глобальном смысле?

ФЖ: Королевой Викторией.

МК: Почему?

ФЖ: Потому что это одна из наиболее счастливых судеб, она с отрочества царила над самой большой империей в мире в период расцвета.

МК: Вы коллекционер?

ФЖ: Вы сами видите.

МК: Да-да, я вижу у вас даже Веласкеса: эта картина, где изображены две инфанты…

ФЖ: Да, но я не уверен, что это Веласкес, поэтому снял табличку.

МККроме того, я вижу у вас на  стенах несколько картин русских художников, вы были в числе тех, кто дал деньги на восстановление Павловского дворца… Каково, вообще, ваше отношение к России? Вы часто там бываете?

ФЖ: В первый раз я приехал в Россию в 1960 в Москву, потом еще пару раз был в Москве. И мне всегда там нравилось, меня очень тепло принимали, несмотря на коммунистический режим. Я очень люблю Петербург.  Меня всегда завораживала русская культура: литература, живопись… Я очень люблю русский балет и музыку… Я считаю, что эта страна обладает необыкновенным шармом. Сравнивая то, что происходило в России с 1914 года с происходящим здесь во Франции, я вижу, что у нас больше нет истории – во Франции, в отличие от России, практически ничего не происходит. Русская же история необыкновенна, хотя и трагична. Я считаю, что цари не заслужили такой участи, очень жаль, что Николай Второй не успел сделать намеченные им реформы. Если бы это произошло, Россия и теперь была бы одной из самых могущественных стран в мире. И между прочим, моя мать рассказывала мне, что у нас с царевичем Алексеем была общая кормилица – француженка из Нормандии. Так что я могу считать себя немного русским…

Франсуа Жибо и Маруся Климова, Париж, 2004

МК:  А мне показалось, что в вашем последнем романе, содержатся намеки на российские реалии. Так, например, война между племенами трабузуков и сакаленов начинается в ночь с 21 на 22 июня. Кроме того, вы упоминаете имя Путина. Вы действительно имели в виду русских, когда описывали все эти жуткие события?

ФЖ: Нет, конечно же, нет. В романе нет ничего общего с российской историей, и я вовсе не имел в виду Россию. А если русские вдруг найдут в моей книге что-то им чрезвычайно знакомое – это будет чисто случайным совпадением, ну и конечно же, комплиментом мне как писателю. Кстати, помимо имени Путина, я упоминаю также и Саддама, и Папу, и еще многих личностей, которых можно охарактеризовать как одержимых какой-либо навязчивой идеей, своего рода безумцев, но безумцев возвышенных. Я точно могу вам сказать, что в моем романе не содержится никаких намеков на русских, я не имею никаких предубеждений ни против русских, ни против самого Путина. Просто один мой герой, сумасшедший, обвиняет психиатра в том, что тот хочет нанести вред его ребенку, объявив его также сумасшедшим. Таким образом, у него становятся виновными все: папа римский, Путин, Носферату, – потому что он не знает, кого выбрать и кто на самом деле виновен в его проблемах…

МК: То есть вы написали своеобразную сатиру на современные нравы, достаточно злую сатиру…

ФЖ:  Ну да, я пишу в таком типично французском стиле, как бы выворачивая мир наизнанку. В общем, я просто продолжаю французскую традицию…

МК:  Но современный мир раздражает вас?

ФЖ: Мне кажется, что писатели всегда были настроены против окружающей их реальности, и все критиковали современные им нравы и политику. Естественно, я говорю в первую очередь о великих писателях. Вспомните хотя бы Мольера, Вольтера, Монтескье, классиков 18 века – они все критиковали окружающий мир. То же самое можно сказать и про писателей 19 века – творчество Бальзака или же Золя, например, является ужасным шаржем на общество – это убийственная критика образа жизни французов, их обывательских мелкобуржуазных нравов. О Селине и говорить нечего! Практически вся французская литература стоит на критике, на высмеивании. Таким образом, выявляя скрытые пороки, можно дать людям шанс избавиться от них, измениться в лучшую сторону. Хотя, положа руку на сердце, должен сказать, что к настоящему моменту, общество не так уж сильно изменилось, как, впрочем, и люди. Писатели продолжают критиковать общество, но практически ничего не меняется…

МК:   Вы не опасаетесь, что Вас сможет постичь участь Селина?

ФЖ: Нет, у меня к несчастью нет таланта Селина. Селин – это гений, у него свой стиль, своя манера, он полностью преобразовал французскую литературу. Я вовсе не таков, я просто скромный писатель, который решил написать роман на основе пережитых событий. Моим друзьям книга не нравится, но это ничего не значит. Возможно, она плохо будет встречена критикой, но и это не важно. С самого детства я ощущал потребность писать. Большую часть из написанного мною я сжег, а то, что осталось, думаю, достойно того, чтобы быть опубликованным.

Я пишу, будучи уже в преклонном возрасте, потому что, мне кажется, лучше начать писать после того, как ты пожил на этом свете, чем наоборот. Например, тот же Селин писал о пережитом после того, как многое успел пережить, все мысли созрели в его голове. И я тоже кое-что пережил – я помню войну, взрывы бомб, потом освобождение, я был и на войне в Алжире, я провел там очень много лет как офицер, это было совершенно необыкновенное время. Потом в 1960, после окончания войны я вернулся во Францию и оказался вовлеченным во все большие политические процессы того времени… Мне есть, что рассказать…

 МК: Вы были на войне?

ФЖ: Да. Я полковник кавалерии.  Кроме того, я учился в Высшей Школе Национальной Безопасности. Кроме того, за эту войну я получил Военный Крест…

МК:  А какие-нибудь литературные премии вы  получали? ФЖ: Два раза я становился лауреатом Французской Академии и один раз – Медицинской Академии. И все за мои произведения о Селине – вы же знаете, что он был врачом.

МК: Насколько я знаю, вы являетесь не только биографом Селина, но и душеприказчиком его вдовы. В 2001 году французская Национальная библиотека за рекордную сумму в один миллион шестьсот тысяч долларов приобрела рукопись «Путешествия на край ночи». Будет ли опубликована эта рукопись – ведь, насколько я знаю, это был неканонический вариант романа Селина?

ФЖ: Нет, этот вариант публиковать никто не собирается. «Путешествие на край ночи» уже давно опубликовано, была масса переизданий, так что нет никакого смысла публиковать эту рукопись. Мы не предвидим публикацию никаких факсимиле, потому что, я думаю, этого делать не следует. Публикуют обычно конечный вариант рукописи, а промежуточные варианты, недоработанные, не стоит выносить на суд широкого круга читателей, потому что автор сам не стал бы публиковать их в таком виде. Черновики – это подготовительная работа, которые могут быть интересны для исследователей, но не для читателей.

МК:  Удивительно, но факт:  до сих пор ни один романа Селина так и не был экранизирован… Действительно ли режиссер Франсуа Дюпейрон собирается сейчас снять фильм по «Путешествию на край ночи»?

ФЖ:  Селину не очень повезло с кино, хотя желающих снять по его произведениям фильм было достаточно много. Однако всякий раз либо сами режиссеры не справлялись с трудностями, либо продюсеры в последний момент отказывались давать деньги под эти проекты. Что касается Дюпейрона, то он действительно заявил о своем намерении экранизировать «Путешествие на край ночи». Однако, вы же знаете, какая это огромная работа – начиная со сценария и заканчивая монтажом. Но могу вам определенно сказать, что примерно год назад контракт с Дюпейроном был подписан, и теперь у него эксклюзивные права на экранизацию «Путешествия». Кстати, подобный контракт на экранизацию подписан впервые – все предыдущие проекты были в этом смысле гораздо более эфемерными. Правда, насколько мне известно, на данный момент кастинг еще не состоялся, хотя у Дюпейрона, как я слышал, много кандидатов, которые хотели бы играть в этом фильме, однако окончательного решения режиссер еще не принял. В общем, вся работа еще впереди. И, по-моему, они собираются снять двухсерийный фильм.

МК:  Селину не повезло не только с кино, но и с театром. Сейчас в России только что увидел свет том, в котором собраны его пьесы («Церковь» и « Прогресс»), а также сценарии и балетные либретто. Однако ни один из сценических опытов Селина, по-моему, так ни разу и не был реализован, то есть до сцены так и не дошел…

ФЖ:  Нет, постановки все же были. Хотя, надо признать, что «Церковь» чрезвычайно сложна для постановки: очень часто меняется место действия и слишком много персонажей. Сейчас предпочитают ставить пьесы, постановка которых обходится не очень дорого, в которых занято минимальное количество актеров. Особенно если сравнивать с послевоенным театром, то это отличие прямо бросается в глаза – тогда в пьесах было задействовано огромное количество людей. В этом отношении пьеса Селина «Церковь» выглядит не очень современно, уж больно много в ней действующих лиц! Но тем не менее, по крайней мере дважды ее ставили. Первый раз в середине 30-х в Лионе, в театре Амандье, где она имела большой успех. Люди даже сидели на ступенях, все места в зале были заняты, так что успех был налицо. Кажется, она шла там два или три месяца, а потом постановку решили даже продлить, настолько много желающих было ее посмотреть. Были и еще какие-то попытки ее поставить, но уже не столь успешные. Правда всякий раз пьесу сокращали, поскольку, как я уже сказал, она довольно громоздкая… А «Прогресс», действительно, не ставили ни разу. Вот интересная задача для современных любителей театра: поставить пьесу Селина, которую ни разу не представляли на сцене! 

Что касается балетных либретто, то один из них хотела поставить Арлетти, однако у нее ничего не получилось. Но с балетом, вообще, сложнее – тут еще нужна музыка, хореография, ведь авторами балета, скорее, являются именно композитор и хореограф, а не либреттист.

МК:   А вы любите театр ?

ФЖ: Я часто хожу в оперу. У меня постоянная ложа в парижской Опере, но я езжу и в другие: в Брюссель, Женеву, Парму, Венецию, Милан и, конечно, Зальцбург и Байрейт…

МК: Часто ли вы ходите в кинотеатр «Пагода»?

ФЖ: Когда там идут хорошие фильмы. Но вы знаете, ведь «Пагода» – это мой фамильный замок. В кинозале был салон моей бабушки, где росла моя мать. В 1934 году из-за кризиса мой дедушка захотел, чтобы это здание приносило прибыль, и салон превратился в кинотеатр. В 1988 году мы продали его: этого хотели мои братья и кузены… И все-таки я чувствую угрызения совести, как будто мы продали замок своих предков.

МК: Зато теперь это самый престижный парижский кинотеатр.

ФЖ: Да, это правда: самый престижный.

МК: Два года назад вы возглавили еще и фонд Жана Дюбюффе, картины которого я тоже вижу у вас на стенах. Вы увлекаетесь арт брют? Кстати, что вы понимаете под этим определением?..

ФЖ:   Жан Дюбюффе был основателем этого направления, но я бы не сказал, что меня оно особенно интересует – скорее, меня интересует творчество самого Дюбюффе. Есть “сырое искусство” (то, что называют “арт брют”) и окультуренное искусство. Окультуренное искусство – это искусство, созданное художниками, которые получили образование и которые занимаются творчеством сознательно, обычно это даже является их профессией. А арт брют – это искусство людей, находящихся вне культурной среды, маргиналов: заключенных, безумцев и других подобных им, не получивших никакого образования и занимающихся искусством спонтанно, как говорится, по зову сердца. Короче говоря, искусство для них просто является способом самовыражения, но сами они находятся полностью вне социума – это маргиналы, вот и все. Конечно, границы между арт брют и обычным искусством часто бывают достаточно размыты, поскольку теперь работы многих представителей арт брют тоже находятся в музеях, так что отделить одно от другого бывает порой достаточно сложно.  Дюбюффе, естественно, пытался все это осмыслить, то есть он занимался этими художниками, записывал свои мысли. Дюбюффе – это интеллектуал высочайшего класса, но он сам ничего общего с арт брют не имеет. Он искренне ненавидел искусство, созданное профессионалами, однако, тем не менее, сам все же относился, скорее, именно к его представителям. Так что арт брют и Дюбюффе – это совершенно разные вещи.

А началось все очень давно. И тоже благодаря Селину! Дюбюффе всегда преклонялся перед Селином, несмотря на то что последний не отвечал ему взаимностью, то есть относился к его творчеству достаточно прохладно… Так вот, мадам Селин представила меня Жану Дюбюффе вскоре после того, когда сама впервые с ним познакомилась. Так что я встретился с Дюбюффе, кажется, где-то в 1962 году, и постепенно мы с ним подружились. У нас установились близкие отношения и незадолго до своей смерти, где-то году примерно в семидесятом, он попросил меня создать Фонд. А как только Фонд был создан – приблизительно в 1973-1974 году – Дюбюффе попросил меня его возглавить. Так что я был во главе этого Фонда с самого его основания. Просто одно время по личным причинам я занимал должность вице-президента, а президентом Фонда была Арманда де Трентиньян, дочь поэта Франсиса Понжа. Но недавно мне снова пришлось возложить на себя все обязанности и стать президентом, поскольку я уже очень давно этим занимаюсь и в курсе всех дел.

МК:  Значит, вы предпочитаете профессиональное искусство? Тем не менее, я где-то прочла, что не так давно вы нашли на улице чернокожего художника и приняли в его судьбе живейшее участие. Это правда?

ФЖ:  Да, это был художник родом из Кот д’Ивуар, его звали Жак (так, во всяком случае, он сам себя называл), однако он не являлся представителем арт брют. Когда он умер, мы узнали, что три или четыре года он учился в Академии художеств в Гренобле, так что понятно, откуда у него была такая великолепная техника. В общем он не был представителем арт брют, а просто уличным художником. Честно говоря, я так до сих пор и не понял, при каких обстоятельствах он оказался на улице, однако он владел великолепной техникой рисунка и у него было образование. Я познакомился с ним весной: просто шел по улице Мсье к себе домой и вдруг увидел чернокожего человека, который полулежал на мостовой, а рядом валялись сваленные в кучу холсты. Этот человек что-то такое чертил на асфальте, и мне этот рисунок показался очень необычным. Я заинтересовался им и пригласил его к себе домой, чтобы он мог помыться, поесть и рассказать мне о себе. Но, к сожалению, он оказался чрезвычайно скрытным, никакой информации о себе он так и не сообщил, зато он довольно много пил и курил: кажется, чуть ли по три пачки в день. Каждый день мне приходилось покупать ему по две бутылки виски и сигареты. В результате, вся моя квартира провоняла табачным дымом, который я просто не выношу. Но все-таки это был очень талантливый художник… Мои друзья также приняли горячее участие в его судьбе, и на какое-то время он переехал к моему приятелю… Но тут выяснилось, что Жак был очень болен, у него обнаружился целый букет заболеваний, пришлось поместить его в больницу, и где-то через пять месяцев после нашей встречи, кажется, в октябре или ноябре он умер. Должен сказать, что  мы с друзьями приложили немало усилий, чтобы сделать его известным: приглашали журналистов, о нем писали в прессе… Но у нас не было времени организовать  прижизненную выставку его работ, поэтому пока ни одной выставки так и не состоялось. Все его работы хранятся у меня, и, кстати, недавно мне удалось продать одну картину за достаточно высокую цену. Так что люди по-прежнему интересуются его творчеством, один писатель даже пишет о нем книгу, и я надеюсь, что когда-нибудь о нем заговорят во всем мире, хотя ему самому это теперь уже не нужно.

МК:  Кем вы считаете себя в первую очередь – адвокатом или писателем?

ФЖ: Скорее адвокатом, а писатель я пока что начинающий.

                 Опубликовано в журнале «Топос» (Москва, июль 2005 года)

Вернуться на страницу «за Границей»