за Границей

Православный либертэн

Интервью с Габриэлем Мацневым
100% размер текста
+

Габриэль Мацнев. ПРАВОСЛАВНЫЙ ЛИБЕРТЕН

Габриэль Мацнев родился в 1936 году в пригороде Парижа в русско-еврейской эмигрантской семье. Он автор более чем двадцати книг. Почитателями его таланта были президенты Франции Жорж Помпиду и Франсуа Миттеран. Впрочем, известность его довольно двусмысленна. С одной стороны, будучи православным, он и по сей день регулярно посещает парижскую церковь на Сергиевом подворье и считается носителем византийского начала во французской культуре.  В то же время, после публикации первых томов своего интимного дневника, где он признается в своей склонности к юношам и девушкам в возрасте «до 16 лет» (так называется одна из его книг),  он вынужден был покинуть страницы респектабельной газеты «Монд», с которой  до этого регулярно сотрудничал, и выйти из руководства ряда православных организаций, членом которых состоял. Продолжение публикации томов интимного дневника окончательно закрепило за ним репутацию «либертена», то есть человека крайне свободных нравов.  Георгий Адамович, когда-то так сказал о начинающем писателе: «Гавриил Мацнев – человек русский, писатель же французский».

Маруся Климова: Габриэль, у вас русские корни, но, по правде говоря, в настоящий момент вас не очень хорошо знают в России, поскольку на русский язык ваши книги не переводились. Расскажите немного о себе?                                                                                        

Габриэль Мацнев: Конечно, русская культура оказала на меня колоссальное воздействие. У каждого человека есть своя эмоциональная среда, которая формируется из того, что вы читали, слышали в детстве и в отрочестве. В возрасте 16 лет я много читал Достоевского, он был для меня Богом. И я постоянно вращался в русской среде. В детстве я встречал многих людей еще из старой русской эмиграции, это были блестящие люди: Адамович, и др. Константин Мочульский, автор замечательной книги о Достоевском был моим крестным отцом. Эти люди были настоящими интеллектуалами, говорили на пяти языках, и хотя многие из них жили в очень стесненных материальных условиях, все они были высоко образованы. Это была очень интересная среда: Лифарь, Кусевицкий (великий дирижер) и т.д. У моего отца собирались весьма интересные люди – целое общество, гораздо более культурное и утонченное, чем французская буржуазия. Я вырос среди этих людей. Но, конечно, я получил французское образование, ходил в лицей, как и все французы.  Я начал вести личный дневник в возрасте 16-ти лет, как многие подростки, это не очень оригинально…  Этот дневник, который я начал вести, когда был подростком, я опубликовал гораздо позже. Сейчас вышло уже несколько томов у Галлимара и в «Табль Ронд». Это было как бы отправной точкой. Но только после военной службы я по-настоящему вошел в литературную жизнь, выпустил сборник эссе, который назывался «Вызов», потом был роман «Архимандрит» о православной среде парижских русских. Одновременно я вел хронику в газете «Combat», которую читали в основном интеллектуалы и студенты, это была замечательная газета. В общем, я никогда не занимался ничем другим, кроме литературы.

МК: Но вы же были журналистом, сотрудничали с «Монд»…

ГМ: Нет, нет, я никогда не был журналистом-профессионалом, просто я писал хронику для различных газет, несколько лет  я сотрудничал с «Комба», потом с газетой «Ле нувель литерэр», а потом с «Монд». В «Монд» я работал с 1977 по 1982 год. Но я был просто писателем, сотрудничающим с газетой. Теперь во Франции писателям в газетах дают все меньше места, их потеснили профессиональные журналисты. Раньше же писатели активно сотрудничали с газетами. Помню, когда я был подростком, самым известным журналистом Франции был Франсуа Мориак, который публиковал свои знаменитые заметки о войне в Алжире…

МК: Насколько я знаю, именно скандал, связанный с публикацией ваших дневников вынудил вас покинуть страницы «Монд» и других газет. Так ли это?

ГМ: Трудно сказать. Конечно, я думаю, что именно из-за моей скандальной репутации газеты уже гораздо реже просят меня написать что-нибудь. Это возможно. Но об этом никогда не говорят прямо, а все какими-то намеками, очень лицемерно. Что касается скандала, вызванного моими дневниками, то не стоит его преувеличивать: были в газетах и очень положительные отзывы.  Хотя в Париже очень много лицемерия. Но это меня совершенно не беспокоит. Я думаю, что если писатель живет в свободной стране, то он должен этим пользоваться и писать то, что хочет. Я против посмертных изданий. Личный дневник – это самый бесстыдный из литературных жанров. Потому что поэма, роман, эссе – тут есть всегда игра писателя. А в личном дневнике все немного смещается, и теряются границы.

МК: Вас обвиняют в педофилии, а вы сами продолжаете считать себя православным. Не кажется ли вам, что тут есть какое-то противоречие?

ГМ: Действительно,  в начале моей литературной жизни критики говорили обо мне, что я ввел православие во французскую литературу, как новую тему. Конечно, сам я никогда не претендовал на право говорить от имени православия. Но какое-то время я активно участвовал в церковной жизни. Именно я вместе с Константином Андронниковым, переводчиком генерала Де Голля, был инициатором открытия на французском телевидении передачи «Православие», я также создал с Кириллом Ельчининовым и другими Комитет православной молодежи Франции. Это было в 60-70-е годы. В последнее время я немного отдалился от православной среды во Франции, и, главным образом, по личным причинам: я развелся с женой. Моя жена Татьяна тоже русского происхождения. И мой развод был очень плохо воспринят в этой православной среде.

Тем не менее, я знаю, что в разных странах многие люди приняли православие из-за моих книг: они сами мне об этом говорили. И это очень забавно, потому что у меня репутация скандального писателя. Но я думаю, что церковь создана не для святых, а для грешников. В начале «Преступления и наказания» есть очень хороший разговор между Мармеладовым и Раскольников, замечательный отрывок. Они говорят, что они свиньи, скоты, но церковь их примет. Это хорошая теология, гораздо лучше, чем та, которой занимаются на Сергиевом подворье в Париже. Я думаю, что если человек адвокат или чиновник, то в нем тоже есть противоречия, но никто о них не знает. А если вы художник или писатель, то вы выражаете свои противоречия, создавая книги или картины… Это кого-то может шокировать, но такова природа человека: в каждом есть противоречия. Конечно, в моей жизни были молодые девушки, но слово «педофил» все же является некоторым преувеличением: пятнадцать, шестнадцать, семнадцать лет – это уже не дети. Была только одна девочка, которой было четырнадцать лет.  Я посвятил ей очередной том своего дневника, после чего у меня были неприятности с полицией. Но это была действительно большая любовь. Она была влюблена в меня, и я тоже ее сильно любил. Я написал прекрасную книгу. Ей было 14 лет – она была единственная, остальные были гораздо старше. Конечно, я уже не молод, и если бы у меня была жена такого возраста, это было бы странновато…

И потом, почему люди видят в моем творчестве только этот аспект, это несправедливо. В моих книгах есть много других вещей… Я был очень близок с поэтом и литературным критиком Георгием Адамовичем. Я его любил, он был другом моих родителей, мы с ним очень часто говорили. Он умер в 1972 году. Так вот, он мне сказал: «Характерной чертой русской литературы является целомудрие. В ней практически нет эротических сцен». Например, он мне рассказывал, что, когда Бунин опубликовал «Темные аллеи», это вызвало скандал, причины которого теперь уже трудно понять.

МК : Не кажется ли вам, что читательский успех набоковской –  «Лолиты», например, был вызван тем, что Набоков первым обнаружил и нарушил существующее в обществе табу? Нарушая подобные табу, вы тоже сознательно стремитесь к успеху или руководствуетесь каким-то другим мотивом?

ГМ: «Лолита» – замечательная книга, и вообще, я очень ценю Набокова. Что касается меня, не знаю, пользуюсь ли я успехом… Мои книги все очень автобиографичны, я описываю в них свой жизненный опыт. Я всегда стремился писать подлинные книги, которые бы действительно соответствовали опыту моей жизни.  Скандал же никогда не был для меня самоцелью, я вовсе не специализируюсь на скандалах. Я помню, как после выхода одной из моих книг я пришел в церковь на рю Дарю, и все люди, мои друзья, которых я знал с детства, стали отворачиваться, чтобы только не подавать мне руки, это было не очень приятно. Мне вовсе не доставляет удовольствия шокировать людей.

МК: Набоков писал по-английски и по-русски. А вы пишете только по-французски?

ГМ: Я бы не смог писать по-русски. Для меня это просто невозможно. Может быть, могу написать письмо, не больше… Я пишу по-французски. В эмиграции можно встретить людей, вроде Никиты Струве, которые хорошо говорят и по-русски, и по-французски. Но писать ни по-русски, ни по-французски они не могут, у них это получается в равной степени плохо. Так что пример Набокова – почти единственный в истории литературы. Он писал на блестящем английском языке, это уникальный случай…

МК: Вы были дружны с Анри Монтерланом, говорят даже, что именно он помог вам опубликовать вашу первую книгу.

ГМ: Нет, это не совсем так. Хотя я был очень дружен с Монтерланом. Он ободрял меня в моих литературных занятиях, но он вовсе не помогал мне опубликовать книгу. Я сам опубликовал свой первый сборник эссе, принес его в «Табль Ронд» и издатель его одобрил. Что касается Монтерлана, то он попросил меня после его смерти сжечь его тело, взять прах, отвезти в Рим и там развеять по ветру среди развалин. И именно я рассеял прах Монтерлана по ветру среди древних развалин. Это было очень романтично, не так ли?  Правда, на границе, когда я провозил урну с его прахом, у меня были неприятности на таможне.

МК: Были ли вы в России?

ГМ: Да, я два раза был в России. После процесса Синявского и Даниэля,  в 1965 году. Тогда я почти случайно познакомился со всеми молодыми поэтами-«смогистами», и в том числе с Леонидом Губановым. Это было очень интересно… Очень милые мальчики.  Через год после моего возвращения во Францию, я узнал, что многие из них были арестованы. Это было ужасно, КГБ было всюду. А тут как раз приближалось пятидесятилетие октябрьской революции, и здесь в Париже все были полны энтузиазма… Знаете, в Париже очень многое зависит от моды… В то время среди интеллигенции было очень модно быть марксистом.  Позже, в семидесятые годы, эта мода прошла. Тогда же, я помню, в Париж приезжали Паустовский, Ахмадулина, Солоухин – все они были очень удивлены, когда наталкивались в Париже на эту атмосферу. Они говорили: «Чтобы увидеть настоящих марксистов, нужно приехать в Париж». Это было очень-очень странно − парижские марксисты…

МК: А во время перестройки и после?

ГМ: Я больше не был в России. Потому что никто меня не приглашал. Хотя я в свое время много помогал писателям и диссидентам, но когда пришла перестройка, никто не приглашал меня в Россию. Я бы мог поехать и так, без приглашения, но у меня просто не было повода. Я езжу в теплые страны, к солнцу, в Италию.

МК: Учитывая вашу любовь к молодежи, что бы вы хотели пожелать русской молодежи?

ГМ: Знаете, раньше, когда я приезжал в Россию, там творились ужасные вещи. Писатели не могли публиковать своих произведений, художники не могли организовывать выставки, не было свободы. И мы во Франции боролись за то, чтобы в России восстановилась свобода. Но вот прошли годы, теперь творческие люди получили возможность самовыражаться. И меня удивляет: теперь там есть свобода, но люди не кажутся счастливыми. Когда сегодня передают репортажи о России, то видишь, что люди всегда недовольны, даже интеллигенты недовольны. Кажется, что экономические трудности закрывают им радость от свободы, и это меня удивляет.  Раньше, когда я заходил в книжный магазин в Москве или в Ленинграде и спрашивал: «Есть ли у вас книги Бердяева?» Девушка-продавец удивлялась и спрашивала: «Кто такой Бердяев?» А я начинал ломать комедию: «Как? Вы не знаете Бердяева? Да это же великий русский философ! Он же известен во всем мире».  Потом я спрашивал про Мережковского. И я всегда привозил в Россию книги Розанова, Бердяева, Мережковского, которые были запрещены в то время. Помню, один из моих друзей разрыдался, увидев одну из этих книг у меня в руках. А теперь в России свободно переиздается Шестов и другие. И мне кажется, что после семидесяти лет это прекрасно. Почему же люди не рады? Почему не чувствуется в русских счастья быть свободными? Вот этот вопрос я бы и хотел задать русской молодежи.

Опубликовано в газете «Ex libris НГ» (Москва, 20.01.1998)

Вернуться на страницу «за Границей»