за Границей

Фредерик Виту. Селин помог мне понять этот век

Фредерик Виту – романист, эссеист, ведущий обозреватель влиятельного парижского еженедельника «Нувель обсерватер», член Французской академии, автор многочисленных теле- и киносценариев. Написанная им в 1988 году году биография Луи-Фердинда Селина была удостоена сразу двух престижных премий: Фемина и Гонкуровской. Но, пожалуй, настоящую известность принесла Фредерику Виту совсем небольшая книжечка, посвященная не самому Селину, а его коту Беберу, которая так и называется: «Бебер, кот Луи-Фердинанда Селина». Вероятно, это единственная биография двадцатого столетия, посвященная не человеку, а животному.

Маруся Климова:  В вашей книге про Бебера меня  уже давно занимала история о том, как Селин и его жена во время скитаний в конце войны попытались оставить своего кота у бакалейщика в Копенгагене, однако тот разбил окно и нашел своих хозяев в отеле в другом районе города. Это правда или же вымысел? Сам Селин, насколько я помню, об этом факте нигде не пишет…

Фредерик Виту: Я не могу вам с абсолютной уверенностью подтвердить или же опровергнуть достоверность этой истории, поскольку я сам не был ее свидетелем. Однако мне ее рассказала непосредственная участница этих событий – вдова Селина, Люсетт Детуш. Селин умер в 1961 году, и с ним, естественно, я знаком не был, так что Люсетт – это, можно сказать, единственный оставшийся в живых свидетель. Люсетт – очаровательная женщина, я очень ее люблю, но, конечно же, необходимо чрезвычайно внимательно относиться к ее рассказам. Она всегда с огромной нежностью говорит о Селине, но иногда путает даты, имена, а порой и вовсе что-то забывает, подменяя факты собственными фантазиями. Но что касается конкретно этого анекдота, то я не думаю, что она его придумала – такое придумать очень сложно. Может быть, она кое-что прибавила от себя, приукрасила… Но, в целом, я склонен верить, что это правда. И потом, мне всегда очень нравилась одна реплика из вестерна Джона Форда «Человек, который убил Либерти Вэлэнса», где еще играли Джон Уэйн и Джим Стюарт: «Между правдой и легендой всегда выбирайте легенду!» А эта история, на мой взгляд, прекрасно иллюстрирует силу характера и самостоятельность этого кота, который, благодаря Селину, стал одним из самых необыкновенных и ярких героев современной французской литературы.

МК: Раз уж мы заговорили о Селине и тех далеких годах, то я не могу не вспомнить, что в одном из последних своих романов «Друг моего отца» вы затрагиваете крайне болезненную для ваших соотечественников тему: я имею в виду так называемый французский коллаборационизм времен Второй мировой войны. Более того, вы пытаетесь взглянуть на события тех лет через призму судьбы своего отца, который, если не ошибаюсь, был даже осужден на тюремное заключение за сотрудничество с немецкими оккупационными властями, то есть в определенном смысле разделил судьбу того же Селина. Все это, безусловно, очень интересно и познавательно, однако, мне кажется, многие на вашем месте предпочли бы обойти все эти факты молчанием…

ФВ: Во Франции, действительно, очень долго все, что касалось четырех лет немецкой оккупации, а также политики маршала Петэна, которая привела к поражению французов, было окутано завесой молчания. Забавно, что я родился в августе 1944 года в небольшой деревушке в центре Франции: за два часа до моего рождения немцы покинули Францию, а через три часа после моего рождения во Францию вошли американские войска.  Мой отец во время оккупации был сотрудником небольшой, но достаточно популярной в Париже газеты «Ле пти паризьен», которая тогда продолжала выходить под немецкой цензурой. И он, как и девяносто процентов всех французов, искренне поддерживал политику маршала Петэна, потому что считал ее единственно возможной в той ситуации. Однако мой отец, в отличие от большинства французов, не пытался усидеть сразу на двух стульях, то есть никогда не заявлял о своей поддержке движения Сопротивления, возглавляемого Де Голлем, и одновременно о своем одобрении политики Петэна. Как это ни странно, но, оказывается, большинство французов искренне тогда думали, что Де Голль и Петэн действуют сообща, дабы совместными усилиями преодолеть этот кризис. Ну а мой отец был стопроцентным петэнистом, и в этом заключалась его ошибка. Он считал, что Петэн сделал правильный шаг, когда попросил перемирия, поскольку Франция была совершенно раздавлена немецкими войсками. Сразу же после Освобождения его арестовали, затем судили и вынесли достаточно суровый приговор, так как в то время к интеллигентам, сотрудничавшим с немцами, относились особенно отрицательно. Тем не менее, мой отец не был очень известным человеком и, в отличие от Селина, не писал антисемитских книг, которые, между прочим, в свое время имели достаточно большой успех. Фактически, как мне потом стало ясно из его дела, с которым я ознакомился, моего отца осудили за одну единственную фразу: «Мы не должны допустить, чтобы русские победили. Большевизм – это зло!» К несчастью, он произнес ее не совсем кстати: как раз накануне того, как в Нормандии высадились союзники. Он сел в тюрьму в 1944 году, а через три года его освободили, хотя приговорили к двенадцати годам.

У моей матери было трое детей, и она была вынуждена много работать. Она даже сдавала часть нашей квартиры, чтобы заработать хоть какие-то деньги. Правда я тогда был еще очень мал и почти ничего не понимал. Но вот мой старший брат хорошо помнит эти трудные годы. Матери постоянно не было дома, поскольку она все время работала, а в нашей квартире жили чужие люди. Когда мой отец вышел из тюрьмы, ему пришлось практически все начинать с нуля: перебиваться случайными заработками, устраивать пресс-конференции, заниматься пиаром. В общем нам было очень тяжело. Я помню, что даже одежду нам отдавали знакомые, а мне всегда давали только половину яблока, а не целое, как это обычно бывает. Теперь такое невозможно себе представить, особенно во Франции, где царит изобилие, порой даже чрезмерное. Только не подумайте, что я стремлюсь предстать перед вами в виде невинной жертвы, отнюдь.  Я вовсе не хочу вызывать у вас жалость, так как моя семья находилась, скорее, даже в привилегированном положении. И моего отца приговорили к двенадцати годам каторжных работ, а освободили уже после трех… Но он никогда не рассказывал о времени, проведенном в тюрьме. В нашей семье вообще об этом никогда не говорили. Однако я уже давно хотел обо всем этом рассказать: описать храбрость и героизм одних людей, а также трусость и подлость других, все эти непримиримые противоречия. Ведь во Франции после того, как оккупация закончилась, даже кое-где вспыхивала гражданская война.

Вот так у меня и созрел замысел рассказать о своих запутанных отношениях с отцом, прибегнув к помощи персонажа, который и на самом деле существовал, то есть друга моего отца. Человек это не совсем обычный, прирожденный авантюрист. Он был любовником Жюльет Греко, менеджером одной из величайших французских певиц, Далиды – короче говоря, он совсем не походил на моего отца, добропорядочного буржуа. Кстати, это человек до сих пор жив и я довольно часто его встречаю. Правда он был не просто коллаборационистом-журналистом, как мой отец, а пошел гораздо дальше: в самом конце войны он записался в немецкую армию. В 1944 году он заявил: «Главный наш враг – это большевизм, и я хочу участвовать в последней битве с большевиками!» Немцы уже собирали свои чемоданы и покидали Париж, а он пришел к ним и сказал: «Я хочу помогать вам бороться с русскими.» И его отправили на фронт, куда-то в Восточную Пруссию… Вскоре он, естественно, очутился в тюрьме вместе с моим отцом… Однако, пока мой отец был жив, я не мог обо всем этом говорить, так как боялся его как-то задеть или ранить. Мне хотелось, чтобы он мог спокойно дожить свои дни. Вот почему я написал эту книгу только сейчас.

МК: То есть именно эта невозможность рассказать о своем отце и побудила вас в свое время взяться за написание биографии Селина, который также был французским интеллектуалом, осужденным за сотрудничество с немцами?

ФВ:  Это очень интересный ход мысли… Однако сперва мне хотелось бы подчеркнуть: многие писатели пишут книги, в которых осуждают своих родителей, обвиняют их во всевозможных грехах, обозначая таким образом полный разрыв с ними, однако в мои намерения ничего подобного не входило. Какое право я имею судить кого бы то ни было, если сам точно не знаю, какую позицию я бы занял в то время: стал бы я героем Сопротивления, или же коллаборационистом, а может, просто бы выжидал, ничего не предпринимая, подобно большинству. Некоторые мои друзья написали о своих родителях с большой неприязнью. Например, Доминик Фернандес, которого я очень люблю, написал чрезвычайно жесткую книгу о своем отце Рамоне Фернандесе, который, как известно, был одним из ведущих интеллектуалов франко-немецкого коллаборационизма. Однако я ничего такого делать не собирался!

Ну а что касается моего интереса к Селину: вы правы, я начал им заниматься именно из-за моего отца. Хотя это далеко не единственная причина. И обратите внимание, когда я учился в университете –а это было через шесть лет после его смерти – этот писатель фактически был под запретом. Так что я первый решился написать о нем диссертацию. О, это великий писатель, и теперь это все признают, но тогда это было далеко не так очевидно…  И я убежден, что это единственный писатель, вобравший в себя весь 20 век. То есть, чтобы понять 20 век во всех его измерениях – идеологическом, социальном, экономическом, и других – думаю, лучшего свидетеля, чем Селин не найти, ибо, увы, но это лучший писатель 20 века! Поэтому я взялся за написание его биографии еще и для того, чтобы лучше понять этот век и все его заблуждения. И конечно же, мои биографические исследования творчества Селина были, по сути, попыткой понять тот мир, в котором жил мой отец.

МК: Забавно, что французские коллаборационисты, выступавшие за союз с Германией, одновременно ратовали за объединение Европы и считали себя последователями Карла Великого.  В тоже время, существуют мнение, что идея Соединенных Штатов Европы восходит к так называемым «франк-масонам»… Сейчас опять очень много говорят об единой Европе, и не только говорят, но в этом направлении в последние годы были предприняты достаточно серьезные шаги. А каким вам видится будущее Европы? Возможно ли ее окончательное объединение?

ФВ: Действительно, идея единой Европы очень стара и существует уже давно. Но о какой Европе мы говорим? Есть военная Европа, о которой мечтал Жюль Сезар. Гитлер тоже мечтал объединить Европу при помощи силы и армии. Но как верно заметил один из самых моих любимых итальянских писателей Альберто Савиньо (родной брат знаменитого художника Кирико): «Немцам надо было сперва посмотреть на картины Гитлера». Потому что, если бы они их видели, они бы наверняка поняли, что это, как говорят у нас во Франции, живопись пожарника. А что такое искусство пожарников? Это искусство, имитирующее великие произведения прошлого, великие стили, в котором нет ничего своего, ничего нового. И если бы немцы поняли, что живопись Гитлера именно такова, то они бы, вероятно, осознали, что и политика его тоже – сплошная имитация. Европа, которую он собирался создать, была Европой Наполеона, и это было чистейшей воды глупостью.    

Объединение, к которому сейчас стремятся европейцы, предполагает единую экономику, свободу передвижения и, конечно же, прежде всего, единую культуру. Именно такая Европа и существовала в эпоху Ренессанса, когда все в ней говорили на латыни, начиная с Эразма и кончая неграмотными простыми людьми. Теперь, конечно же, речь не идет о том, чтобы вернуться к единому языку – это абсурд. Но люди все равно стремятся вновь почувствовать себя европейцами. И я глубже всего чувствую именно это культурное единство Европы, в котором, конечно же, есть место и русским. Недавно я завершил книгу о Бомарше. Она должна выйти в ближайшее время. Так вот, Бомарше написал пьесу «Женитьба Фигаро», действие которой происходит в Испании. Таким образом французский писатель изобрел свою собственную Испанию, а великий австрийский композитор Моцарт адаптировал французскую пьесу, действие которой происходит в Испании, при этом либретто его оперы написано по-итальянски… Вот это и есть культурное единство Европы, поскольку в данном случае мы имеем дело с абсолютно европейским произведением. Вот о таком единстве Европы я и мечтаю…

МК: Насколько я знаю, вы регулярно составляете книжные обзоры для «Нувель обсерватер». Какие тенденции кажутся вам наиболее характерными для современного книгоиздания во Франции?

ФВ: У нас сейчас появилось очень много писателей, специализирующихся на бестселлерах: детективах, дамских романах, боевиках – и это далеко не всегда имеет отношение к литературе. Писателей же, достойных так называться, на самом деле, становится в наши дни все меньше и меньше. Почему?  К сожалению, во Франции в последние годы как в литературе, так и в кино, наблюдается внушающая серьезное беспокойство тенденция: чем лучше книга продается, тем лучше она считается по качеству. Раньше можно было назвать десяток писателей, имеющих успех у публики. Теперь же буквально единицы достигают колоссального успеха, а у писателей, ранее имевших неплохие тиражи, количество читателей резко уменьшилось и продолжает уменьшаться. Такое впечатление, что все концентрируется вокруг нескольких имен. Издатели, у которых ранее издавались десятки авторов, чьи тиражи составляли 10-20 тысяч экземпляров – что было совсем неплохо – теперь продают не более 6-8 тысяч книг этих авторов. Естественно, они отдают предпочтение тому, чьи книги продаются в количестве 200-300 тысяч экземпляров. То есть мы наблюдаем такое явление, когда все концентрируется вокруг одного автора, которого продают в количествах, вполне достаточных издателю…

МК: Честно говоря, я не совсем поняла, плохо это или хорошо. Чем-то этот процесс напоминает мне глобализацию в мировой экономике: единицы богатеют, а сотни и тысячи разоряются. Но если серьезно, то может ли современный писатель заработать себе на жизнь одной литературой?   

 ФВ: Действительно, эта тенденция приводит к тому, что у нас становится все меньше писателей, которые могут жить исключительно своим литературным трудом. Я не говорю о писателях, имеющих состояние, как Андре Жид или Марсель Пруст, чьи книги продавались небольшими тиражами, но им все равно удавалось заниматься только литературой. Но сегодня большинство писателей вынуждено заниматься еще чем-то другим: журналистикой, преподавательской деятельностью. Конечно, есть еще и пишущие врачи или адвокаты, но жить своим пером в наше время становится все сложнее. Плохо это или хорошо? Я вряд ли могу ответить на этот вопрос однозначно. С одной стороны, жаль, конечно, что писатель не отдает все свои силы творчеству, но в то же время мне кажется, что если писатель занимается исключительно своими книгами, то он рискует стать рабом своего успеха. К примеру, несколько лет назад я написал книгу, имевшую большой успех: «Шарль и Камилла». Действие этой книги происходит в Венеции. И тут же издатель мне говорит: «Напишите еще один исторический роман, действие которого происходит в Венеции. Мы продали 60 тысяч экземпляров вашей книги, неплохо бы повторить этот успех. Эту книгу перевели на все языки – напишите еще такое же!» Естественно, я ему ответил: «Но я не хочу писать то же самое. Я написал эту книгу ради забавы, просто мне было интересно попробовать себя в этом жанре…» Так что если бы я жил только литературой, возможно, у меня было бы искушение снова написать книгу в том же духе. Но писателю должно быть интересно пробовать себя в разных жанрах, нужно пытаться писать на разные темы, а не долбить все время одно и то же. Конечно, еще Пруст говорил, что писать нужно в одиночестве и тишине. И он был прав. Письменное творчество должно совершаться в отрыве от всего мира, в изоляции. Все это правильно… Однако мне кажется, что время от времени все же неплохо выходить в свет, смотреть, что происходит в мире, видеть людей, сталкиваться с ними. Порой моя журналистская деятельность, например, причиняет мне настоящие страдания: мне приходится читать десятки книг. Вы видите здесь у меня на полках кучи книг, которые я иногда просто ненавижу. Наверное, мне было бы вполне достаточно и своих книг. Великий  Жюль Ренар как-то сказал: «Я ничего не читаю из страха прочитать что-нибудь хорошее». И я прекрасно его понимаю… Однако я ощущаю все же и необходимость встречаться с людьми, посещать редакцию «Нувель обсерватер», где я работаю, переживать столкновения с внешним миром, иначе я бы, пожалуй, тоже чувствовал себя полностью выжатым, как лимон…

МК: А кто из иностранных авторов сейчас наиболее популярен во Франции?

 ФВ:  Писатели, переведенные на французский язык, которым я отдаю предпочтение, совсем не обязательно  хорошо продаются у нас или у себя на родине и не обязательно очень известны.  Франция, как и весь мир, сейчас интересуется романом Дэна Брауна «Код да Винчи», который мне совершенно не нравится, ибо это посредственная коммерческая литература. Но есть, например, очень интересный американский писатель, который хорошо продается: Филипп Рот. Итальянская литература, похоже, сейчас находится в упадке и переживает не лучшие времена. Однако Пьетро Читати, чьи книги выходят у Галлимара, на мой взгляд, является сейчас одним из самых блестящих интеллектуалов. Он тоже очень популярен сейчас во Франции. Из испанцев я бы выделили Артуро Переса-Реверте. Немецкие писатели у нас сейчас не слишком известны, и вообще я плохо знаю литературу современной Германии…

МК: Посещали ли вы в этом году Книжный Салон, который был посвящен России?

ФВ: Нет, вы знаете, я там не был. Я вообще терпеть не могу подобные мероприятия. Мне и так приходится постоянно в них участвовать в своей журналистской деятельности. Естественно, меня приглашали, но я решил не ходить. Мой издатель тоже просил меня поучаствовать в каком-то круглом столе, но я отказался. Потому что обычно тебя начинают осаждать читатели, просят подписать книги, а мне все это уже надоело. Нет, нет и нет! К тому же о русских книгах в «Нувель обсерватер» пишет мой близкий друг Доминик Фернандес, который страстно любит Россию. Он много раз был в Петербурге, в Москве, так что эта сфера целиком доверена ему… Но я могу констатировать, что французские издатели в этом году опубликовали очень много русских книг, хотя я и затрудняюсь судить об их качестве.

МК: Не так давно вы стали членом Французской академии. Пользуясь случаем, хотела бы у вас уточнить, что дает писателю это известное во всем мире учреждение. И вообще, для чего она сегодня существует – ведь, если не ошибаюсь, академия была создана еще во времена Людовика ХIII?

ФВ: В материальном плане – практически ничего.  Мне, например, платят 104 евро в месяц. Конечно, если на обложке книги указано, что ее автор – член Французской академии, то это, может быть, неплохо, однако книги от этого лучше не продаются. Но это очень почетное звание, потому что Французская академия, действительно, является самым старым учреждением во Франции. Она была создана в 1635 году кардиналом Ришелье и существует до сих пор. Всего в Академии 40 действующих членов, а в целом, со времен Ришелье, академиками становились где-то около 500 человек. Конечно, далеко не все великие французские писатели входили в Академию, однако среди них были: Расин, Корнель, Виктор Гюго, Поль Клодель и многие другие. Это своего рода клуб из 40 человек, которые собираются раз в неделю. И вы понимаете, насколько это замечательно – встречаться по четвергам и ужинать с Клодом Леви-Строссом, самым известным французским антропологом, с Жаклин де Реми, крупнейшим специалистом в мире по Древней Греции, с Франсуа Жакобом,  лауреатом Нобелевской премии  по биологии, с историком  Жан-Франсуа Ревелем, великим драматургом Рене Обалдиа, бывшим президентом Франции Жискар д’Эстеном и другими… Кроме того, у академии есть еще одна очень важная задача: с 1635 года она устанавливает правила французского языка и следит за их исполнением. В частности, Академия издает словарь, в котором задаются правила употребления французского языка. Само собой, любой писатель может изобретать слова, коверкать язык, как это делал, например, все тот же Селин. Но ведь кто-то должен и следить за правилами, иначе и нарушать будет просто нечего. Кроме того, язык постоянно меняется, в нем появляются новые слова, и с этим тоже надо как-то работать, поэтому в Академии существует специальная комиссия. Я тоже этим занимаюсь, и мне это очень нравится, потому что благодаря французскому языку я живу. Я люблю этот язык и таким образом отдаю ему свой долг.

Опубликовано в литературно-философском журнале «Топос» (Москва, сентябрь 2005 года)