Журнал «Дантес»

Михаил Трофименков

Я сидел в огромной мастерской-скватте и смотрел по телевизору ролик с Мэрилин Монро из фильма «Как выйти замуж за миллионера». Сама она спала в соседней комнате — просили до шести часов не будить. То есть оно. То есть спал. То есть Владик Мамышев. Он стал ленинградской Монро-2 1990 года так же, как за сорок лет до него Монро-1 оказалась американская девочка по имени Норма Джин Мортенсон. Норма Джин — назвал Владик Монро свою собаку. Собака погибла под машиной. Это несчастье убедило его: Монро-1 убили. Впрочем, это совершенно не важно. Низкая материя (отравилась-затравили, жила или нет с президентом Кеннеди) ни при чем. Постмодернистский андерграунд живет по Платону. Мэрилин Монро — имя и не более того. Идея, воплощающаяся в разные эпохи в разных людях. От людей требуется только одно — полное отсутствие индивидуальности, стерильность, позволяющая присосаться Идее. Когда-то свое тело отдала Монро Норма Джин. Теперь — Владик Мамышев.

Он пишет картины и поет песни. Кажется, его можно назвать актером. Но не в этом его роль. Когда Владик надевает светлый парик, красит губы и глаза, подкладывает грудь, обнажает внезапно удлиняющиеся до необходимой кондиции ноги и выходит на люди в облике Мэрилин Монро (на Поп-механике или премьере в Доме Кино, на женской выставке или в музее В.И. Ленина) — это не сольный хеппенинг художника. Зрители испытывают чувство, знакомое некогда зевакам на ярмарках. Смотреть жутковато, весьма возможно, что и противно, но глаз не отвести. От разговоров с ним становится не по себе. При этом он никогда не копирует буквально ситуации из жизни Монро-1. «Что вы надеваете на ночь? — На ночь? На ночь я надеваю по-разному. Сейчас вот — пижамку». Кто же он?

Определение подсказывает сам Монро-2. «Я — монстр». Монстр и потенциальный идол наступающего десятилетия. Уже полтора года он — модный персонаж великосветских сплетен андерграунда, герой ночных дискотек, заведующий кафедрой оригинального жанра в Свободной Академии. Через телевидение его разыскивает, грозя самоубийством, если встреча не состоится, другой юный двойник Монро. На всесоюзном конкурсе двойников ему встречаются еще две Монро: девушка из Харькова и сорокалетняя художница из Москвы.

Исследователь постмодернизма Жан Бодрийяр пишет: «Мы все транссексуалы. Подобно тому, как мы являемся потенциальными биоллогическими мутантами, мы все — потенциальные транссексуалы. И это вовсе не вопрос биологии. Мы все — транссексуалы в символическом смысле». До конца двадцатого века авангард оставался по преимуществу мужским, «мачистским» делом. Мужчина-художник ломал форму — тела натурщиц. С начала семидесятых годов в мире начался обратный путь, не то, чтобы назад, к женскому началу, скорее, к началу нейтральному, плюралистическому, андрогинному. Герой постмодерна в идеальном измерении живет опять-таки по Платону, а в реальном — по Олегу Григорьеву:

             Девочка красивая
             В кустах лежит нагой.
             Другой бы изнасиловал,
             А я лишь пнул ногой.

Монстром-андрогином восьмидесятых (об этом писал в связи с «Ассой» художник Георгий Литичевский) вполне мог быть Африка. Но сколько бы ни плясал он на «Поп-механике» в женском платье, слишком уж был он связан с конкретной, усыновившей его культурной средой, с конкретными наставниками и жесткой, панковской эстетикой первого периода «нового движения». Монро-2 — появился ниоткуда. Этакий ребенок из пробирки. Его культурный багаж исчерпывается тридцатью просмотрами фильма «Некоторые любят погорячее» («В джазе только девушки»). В общем, та самая красота, что мир спасет. Красота говорит о себе: «Художники, люди тонкие, называли меня «божественной красотой». А я — редчайший монстр, разыгрывающий вульгарное, пошлое и гадкое. Я же все прекрасно понимаю. Я очень необразован, глуп, ужасен. Из-за этого мне весело, легко, просто. Я — искусственное, синтетическое, жадное существо. Те, которые не монстры, они серьезно относятся к деятельности, занимаются вечным, проблемами. А я абсолютно невосприимчив к искусству. Я — мутант. Я — жертва поп-культуры».

Борхесу снилось возвращение Богов. «Началось с подозрения: что Боги не умеют говорить. Столетия дикой и кочевой жизни истребили в них все человеческое: Скошенные лбы, желтизна зубов, жидкие усы мулатов или китайцев и вывороченные губы животных говорили об оскудении олимпийской породы». Богиня китча, девушка твоей мечты возвращается ныне из изгнания в парике Владика Монро. Нравится?

Что он поет? То, что скоро запоем мы все: возвращающийся в сияющем ореоле совдеповский китч семидесятых. Потребовалась перестроечная социализация общества, чтобы ностальгически оценить мощь и чистоту всех этих «Проскакал по городу олень», «Ленточка моя финишная», «Ты постой, не уходи, с собой солнце не уноси». Монро-1 прочно сидела в подсознании американской контркультуры. Советское подполье росло — что ни говори — на моряке, который слишком долго плавал, и ослепительном миге звезды, что сорвалась и падает. При наложении постмодернистского плюрализма на тоску по идеалу выяснилось, что китч — и правда, искусство счастья и лучше ничего не придумать. Явление первое. Те же и Монро.

Что за картины он пишет? «Отравилась? Нет! Затравили!» — мертвая обнаженная Монро (лицо Владика) с телефонной трубкой и рассыпанным снотворным. «Это не любовь» — Гитлер подбирается к обнаженному Владику (тело Монро). Но и сама его жизнь — серия живых картин из театра абсурда, где неземная Монро оказывается в наиболее значимых ситуациях советского быта.

«Мои корни — мощные, народные, партийные», — говорит Монро-2. Любимая игра Владика в детстве: мама-партийный работник отрезает от портретов членов Политбюро подписи и перемешивает картинки на полу. Ребенок должен угадать имена и должности своих героев. Когда кто-то из них умирает, мальчик инсценирует в детской похороны: красная и черная ткань, еловые ветки:

Монро-подростка в роли токаря кожевенного завода я при всем желании вообразить не сумею. Одновременно он ходит по библиотекам и методично вырезает из книг и журналов портреты Мэрилин. В Публичке его ловят, и комсомольская газета пишет о злодее с «бессмысленным, овечьим выражением во взгляде», которое сразу говорит, что «парень панкует». Говорят, что после появления Монро-2 в «Пятом колесе» летом 1990 года сотрудница библиотеки, помнившая Владика, прислала в газету возмущенное письмо: кому рекламу делаете?

Монро на космодроме Байконур. Как раз тогда, когда тема космических полетов и травы у дома мощно разрабатывается еще незнакомыми Владику «новыми художниками», начальник клуба сержант Мамышев пять раз крутит для личного состава «Ассу» Сергея Соловьева и изображает в самопальном ВИА доморощенного Виктора Цоя. Куклы офицерских детей раздираются на паклю для париков, занавески — на платья, краски в клубе навалом. Бравый сержант впервые появляется в облике Монро-2 и вылетает из армии с диагнозом «психопатология на сексуальной почве». До этого он успел написать портрет Горбачева и приступить к постановке спектакля «Золушка». Как должен был выглядеть спектакль — смотрите у Курта Воннегута в «Бойне номер пять»: «Женские роли, разумеется, играли мужчины. Часы только что пробили полночь, и Золушка в отчаянии пела басом:

            "Бьют часы, ядрена мать,
            Надо с бала мне бежать!"

Ныне Монро-2 заявляет, что работает над Учением. «Были Иисус Христос, Карл Маркс, но у них все было слишком специализировано. А здесь разрешается главный вопрос всего, и в свете этого видно, кому что делать и как быть». Ни больше, ни меньше. На то он и монстр. Но мания величия Монро-2 странно рифмуется со словами Бодрийара: «Искусственный андрогин лучше, чем Христос, сможет царствовать над миром и умиротворять его, поскольку он лучше ребенка-Бога: он — ребенок-протез, эмбрион всех мыслимых форм мутации, которые могли бы освободить нас от расы и пола».

Пока что Монро-2 прячется в ленинградских скваттах и вращается в кругах подпольного круга. Но если все мы — потенциальные транссексуалы, то он — потенциальная поп-звезда последнего десятилетия века.

«Петербургский театральный журнал» №2 1993