Анастасия Станковская
Маруся Климова появилась на свет десять лет назад. И, должно быть, фактически случайно. На ее месте могли оказаться многие: Людмила Какогурченко или Фанни Каплан, например. Но из сотен остроумныхпсевдонимов, выдуманных мужем, Татьяна Кондратович выбрала именно этот.
Маруся Климова и Вячеслав Кондратович — профессиональные маргиналы, которые честно следовали принципам маргинальности всю свою cознательную жизнь. Поскольку Татьяна была дочерью начальника Макаровского училища, то есть принадлежала к касте патрициев, — ее выбор изначально был предрешен: по закону Тургенева. Поэтическая личность мужа таким же естественным образом оказалась в андеграунде. Долгое время, сперва находясь под влиянием Славы, который к тому времени уже приступил к обязанностям санитара в больнице им. 25 Октября, специализируясь на переносе трупов, — Татьяна скрывалась от центральной жизни под покровами ночных уборщиц. И фрагменты ее чистилищного существования переходили затем в тексты. Например, «Домик в Буа-Коломб» живо воспроизводит нам один из эпизодов, связанных с Салоном Красоты на Невском, откуда писательница тщательно выметала ногти и волосы. Необычайно символическая картина, вы ее уже себе представили, любители Жана Жене?
Да собственно, и житейские самоистязания имели чисто литературное происхождение. Взять, к примеру, увольнение с должности старшего научного сотрудника Исаакиевского собора — можно сказать, за исполнительность: Татьяна подговорила местных кассирш и музейного смотрителя поддержать Лихачевский призыв к пятиминутной забастовке против 6 статьи Конституции. Или же — из «Независимой газеты», где обошлись столь же лаконичной формулировкой, которая, впрочем, подхлестнула дальнейшую судьбу, — «за маргинальность» (очень похоже на тост!). Зато теперь Маруся с мужем издают собственный журнал — «Дантес». Вышедший в тяжелую юбилейную годину, под грифом «признательности Министерству Культуры Франции», «Дантес» стал поистине маргинальным жестом: «эротические ножки» (впрочем, Пушкина как символа официальной, неактуальной, литературы) задрожали, как будто бы вылепленные из чистой глины. А для того, чтобы поиграть с еще одним литературным штампом — «белые ночи», наша чета уже два года проводит февральский фестиваль «Темные ночи», собирающих всех действующих декадентов…
Тексты Маруси Климовой стали появляться уже с начала восьмидесятых. Сперва это были переводы Жана Жене и Луи Фердинанда Селина, затем — собственные: «Морские рассказы», романы «Голубая кровь» и уже упомянутый «Домик…», фрагменты из которого переводятся для немецкого журнала — слависткой, занимавшейся в свое время Сорокиным. Самым же свежим предметом обсуждения литературных кругов является книга «Четыре шага в бреду», объединяющая скандальные труды Арагона, Батая, Жене и Луиса, и ее обложка. Кстати, с этой обложкой был связан вполне предсказуемый казус: чтобы доказать пристойность литературы — пришлось заверить ее штампом Союза Писателей.
Однако позиция борцов Сопротивления — официальным литературным канонам — в данном случае отнюдь не поза, а культ маргинальности исключает мистификацию, ибо Кондратовичи, похоже, стараются жить, как по писанному.
А.С. — Почему Вы занимаетесь маргинальной литературой?
В.К. и М.К. (почти хором):
— У нас есть ощущение, что актуальность сегодня переживается как маргинальность. В данный момент наблюдается очень сильный перекос к рациональной литературе, в которой не хватает любопытства, полноты жизни и символизма, а если все это и присутствует, то в недостаточной мере. Это можно проиллюстрировать следующим примером: когда человек, обучаясь на кафедре научного атеизма, писал диссертации о христианстве или других религиях, он был движим определенным любопытством. Но, в то же время, исключительная научность этого опыта была сродни определенному социальному конформизму. Подобное отчуждение и поза в полной мере присутствует в постмодернизме, в котором не хватает экзистенциальной полноты. В этом смысле то, что мы делаем в «Дантесе», и то, что пишет Маруся, — должно сделать жизнь насыщенней и придать ей нужное равновесие. Тем более, что сегодня возник определенный запрос на реальность: постмодернистское крыло слишком увлеклось своей инфантильной игрой, чья отстраненность сродни безответственности. Кстати, это прослеживается и в экономике.
А.С. — Насколько существенна сегодня проблема официальное — неофициальное искусство?
В.К. — Она есть, правда, менее явная, чем раньше, и заключается эта проблема в напряжении между мейнстримом как производством и искусством более чистым: самым ярким ее проявлением является раздача грантов, премий и расцвет критики, которая сегодня подменяет литературу. Для того чтобы обозначить эту проблему и наметить новые правила игры, мы воспользовались юбилеем Пушкина и выпустили «Дантес». В итоге, в период отсутствия идей — нам удалось достигнуть стилистической полноты. Кстати, редакция журнала «Дантес» на Новый год получила открытку из французского института Мировой Литературы, который пожелал нам всего наилучшего. Я уверен, что французы так и не поняли, какого Дантеса мы имели в виду, — но эта открытка только подтвердила худшие предположения наших недоброжелателей.
А.С. — А что происходит с «полнотой жизни» в той же Франции?
М.К. — В какой-то мере, во Франции произошло, пожалуй, то же самое, что и у нас. У них сейчас очень благополучная жизнь, они с удовольствием дают друг другу премии, но читать это невыносимо скучно. Медленно, но верно происходит усреднение и, что любопытно, появляется некое подобие соцреализма — какой-то новой его гранью. Вероятно, там не хватает социальных проблем, которые могут инспирировать благоприятные условия для гения. Ведь для того, чтобы проявить свою волю к истине, — нужны и социальные катаклизмы, и собственные биографические злоключения. Кстати, если говорить о маргинальности, раньше она у нас несла более положительный заряд — вероятно, это было следствием уважительного отношения к иностранным словам. Во Франции, например, это слово вызывает вполне определенные ассоциации и косые взгляды. Это клошар, изгой, опустившаяся личность…
А.С. — Как Вы считаете, почему маргинальные тексты так или иначе опираются на проблемы телесного и этического?
М.К. — Маргинальность — это актуальность и стремление быть модным. Все мы знаем, что в определенном возрасте женщины могут равнодушно относиться к собственной внешности — то же самое происходит с писателями и художниками, которые точно так же могут опускаться. Но главное в искусстве — чувство моды, стиля, актуальности и нерва жизни, что, в общем-то, имеет опосредованное отношение к телесности. Тело имеет значение как наша оболочка, но оно не может диктовать поведение…
А.С. — Вы утверждаете, что классиками становятся те, кто раньше был маргиналом. Не означает ли это, что общество прощает им эту маргинальность?
М.К. — Да, конечно, и еще общество склонно забывать об этом. Например, обывателям кажется, что это сейчас все плохо, а раньше, напротив, было замечательно: был гений Пушкин, который жил прекрасной жизнью. Переворот — когда писатель или поэт, признанный как классик, перестает быть маргиналом, — происходит постоянно. Пожалуй, исключением является только Селин, который стал классиком при жизни — его произведения появились в серии «Плеяда» издательства «Галимар», в которой собраны только классики. Однако это имя до сих пор вызывает дикие страсти. Поэтому Селину до сих пор удается оставаться маргиналом, то есть вот уже сорок лет после своей смерти он продолжает быть живым писателем.
А.С. — А не существует ли разногласий между актуальностью и маргинальностью?
В.К. — И Маруся, и я движимы тягой к актуальности, следствием чего и может являться маргинальность: в противном случае это превратилось бы в движение, например, «маргинализм». Даже в период «андеграунда» у нас не было желания обогатить культуру, «сидя в котельной», — как раз хотелось выйти за пределы культуры и получить полноценное жизненное переживание. Поэтому книги Маруси и выглядят неким продуктом жизни, сохранившим контекст и цельность, — для этого нужно пройти определенную выдержку, не поддаваясь соблазнам. Ведь сначала человек живет, несет свой крест и только потом уже переносит это в творчество. Традиционный смысл искусства — не в рефлективности, а в более глубоком изменении и развитии. Однако стиль как некое свидетельство, единство формы и содержания, напрочь утрачивается в постмодернизме, в связи с чем культура становится слишком болтливой и бессмысленной… Как говорит Парамонов, стиль является основой тоталитаризма и фашизма, а его отсутствие — состоянием расслабленности, демократии и свободы. Однако искусство, отрекаясь от стиля, красоты, иерархии, и признавая такие не свойственные ему ценности, как деньги, например, вытесняется «ad marginem», на периферию — в плохом смысле этого слова.
ПЕТЕРБУРГСКИЙ КНИЖНЫЙ ВЕСТНИК №3, 2000 г.
http://bookman.spb.ru/14/klim/klim.htm