Алексей Комнин
Фанера над Парижем, дебил Толстой и упырь Салтыков-Щедрин
Маруся Климова. Моя история русской литературы. — СПб.: Гуманитарная академия, 2004, 352 с.
Книгу Маруси Климовой следует воспринимать как роман идей. Ни больше, ни меньше. Как прозу филолога, который, охренев от роящихся вокруг него графоманов и таких же дипломированных филологов с писательскими амбициями, решил сделать им козью морду средствами жанра, свободного от ученых условностей и ограничений. Решил, выражаясь в терминах лесного дела, пустить встречный пал. Поясню: встречный пал — это искусственный лесной пожар, пущенный навстречу естественному лесному пожару в момент появления ощутимой тяги. Два огня съедают друг друга — и пожара больше нет.
Стилистика, аргументация и базовые утверждения Маруси Климовой (псевдоним, на самом деле — Татьяна Кондратович), в общем, неоригинальны. Такое впечатление, что Эдуард Лимонов сменил пол и выразился в новом гендере, но прежней манере.
Книги, подобные «Моей истории русской литературы», не пишутся импровизационно. Для рождения такого дитяти надо забеременеть идеей, выносить ее, отекая и тошнясь от токсикоза, полежать месяцок на сохранении и кесарнуться — иначе крупное дитя убьет родителя. Кесареные дети, если верить неофрейдистам, свободны от «травмы рождения», зато у девочек снижен материнский инстинкт.
Маруся Климова сама свидетельствует, что по жизненному опыту и культурному запасу она принадлежит к литературоцентричным выходцам из позднесоветской эпохи. Тем, кто выращен в условиях разрыва культурной традиции и принудительно вскармливался на советских интерпретациях русского национального тезауруса, кто был подключен к прошлому множеством разноцветных проводков, воткнутых вслепую и не в те гнезда. Пройдя через такое, немудрено завыть и закукарекать. Как представитель того же поколения, что и Маруся Климова, свидетельствую: нас прессовали по полной программе, с третьей степенью устрашения, так что многие мои одногодки и по сей день отворачиваются, проходя мимо книжных магазинов.
Эпатирующий характер высказываний Маруси — средство не впасть в пафосный тон. Но пафос можно вышибить только пафосом — ирония его не берет. Ведь «пафос» (крайняя степень воодушевления) — кровный родственник «патологии» (болезненного отклонения от нормы). А болезненная реакция Маруси Климовой на унылую жвачку и затасканные формулировки, которыми пичкали три поколения принудительно обчитываемых классикой человеков, совершенно естественна — и проявляется не в желании написать новую сказку про голого короля, а в желании спустить портки с королей реальных.
«Переводила Селина», «переводила Жене», «переводила Батая», «когда я последний раз была в Париже…» Над Парижем давно уже летает много русской фанеры. Здесь перед нами все — и знак приобщенности к западноевропейской культуре, и специфический подбор имен авторов, в связи с которыми Маруся прямым текстом развивает мысль: если в натуре творца нет червоточинки, ну хотя бы нетрадиционной ориентации, он нестерпимо скучен и вроде как не совсем творец — настоящий сыр должен быть с плесенью. Сюда примыкает и не блещущее новизной соображение насчет того, что настоящему писателю не подобает размножаться (читай: быть презренным натуралом), дабы его творческие замыслы не закисли в кухонном чаду, а уши не оглохли от детского визга и вовремя усекли божественный глагол…
Филологический образ жизни неизбежно приводит к пресыщению. Читать, писать, переводить — надоедает. Все уже написано, осталось только цитировать. Все писатели кажутся козлами и дебилами, а что до читателей, они такими были всегда и останутся вовек. Когда подобное умонастроение окончательно вызревает, его естественным результатом становится порция душевной рвоты, выданная прямо под ноги читателям.
Нет смысла гневно кидаться на защиту русских писателей, которым в книге даны нелицеприятные характеристики. От писателей не убудет. Смысл есть в другом — попытаться понять, чем они так не угодили Марусе Климовой.
Я, кажется, догадываюсь.
Первое: Маруся Климова упорно пыталась найти в текстах ВРЛ (великой русской литературы) больше того, что там есть; не найдя, разгневалась на авторов — полезла в карман за золотым, а там копейка.
Второе: не имея возможности доказать бездарность авторов литературными методами, Маруся применила запрещенный прием — вместо сути вопроса начала обсуждать личности. То есть продемонстрировала древнее как мир заблуждение: авторы великих книг обязаны быть «ходячими романами» и жутко интересными персонами.
Известен подходец: если замечательное стихотворение пересказать прозой, добавив иронического тону и ехидных комментариев, оно превратится в жалкую самопародию. Мол, памятник он себе воздвиг нерукотворный — явная мания величия; да еще утверждает, нахал, что по дорожке к этому памятнику народ так и прет; и уверен, что про него по всей стране непременно раззвонят, даже в калмыцких степях, — каков самопиарщик, то есть Кирджали?
С этой точки зрения Пушкин — всего лишь кривоногий коротышка и мулат-стихоплет, Толстой — автор «дебильных рассказов», «мрачные» Островский и Лесков «похожи на жирных баб», Салтыков-Щедрин — страдающий базедовой болезнью лупоглазый «упырь», Чехов — женоненавистник.
Можно с радостью добавить: а Некрасов — пьяница, а Белый — псих, а Гоголь — псих в квадрате, а Ремизов — шизик, а Мандельштам вообще еврей. Да вот беда: других не припасли. Приходится читать дебильные рассказы жирных баб и шизиков и тупые стихи кудрявых мулатов и истеричных евреев, из которых набран личный состав русской литературы — и в конце шеренги которых прибилась фигура Маруси Климовой.
Маруся Климова очень устала от русской литературы. Оттянуться и расслабиться решила тоже на русской литературе. Дай Бог здоровья им обоим — и возможности всю оставшуюся жизнь прожить раздельно. Так будет лучше и для них, и — уж точно — для нас.
Ex Libris
2005-04-28