Владимир Иткин
Маруся Климова. Моя история русской литературы
«Моя история русской литературы» Маруси Климовой, а если точнее «мОя истОрия русскОй литературы» с артикулируемым «нигилистическим» нулем, появилась спустя год после «Священных монстров» Эдуарда Лимонова. Несмотря на внешнее сходство — разоблачение гениев-олигофренов и повествование от лица юродивого псевдонима — эти книги, как хрен и редька, очень отличаются друг от друга, хоть и оставляют похожее послевкусие. Текст Лимонова — а ля политическое скандирование-эпатаж, футуристическое «сбросим Пушкина с корабля» и так далее. Лимонов был и останется модернистом. Текст Климовой, смирившейся с «муркиной смертью» — не «политический», а скорее «интимный». Интимный текст, изначально и осознанно заключенный в порнографический контекст. Климова (псевдоним Татьяны Кондратович) существует после модернизма. Где-то в Нигде. Где живут исключительно сами собой и за базар не отвечают. В лучшем случае — за мифический Стиль.
Сначала кажется, что автор выполняет благородную миссию, а именно рассказывает обо «всем, что Вы хотели сказать о русской литературе, но боялись озвучить». То есть хотели посмеяться над «съехавшими набок париками» доблестных поэтов 18 века, возопить о бредовости русской классики 19 века, усомниться в «нашей всёйности» Пушкина. Охват широк, досталось всем. Сократические сомнения освежают, будоражат, и время от времени это безусловно полезно.
Второй пласт, как я уже сказал, «интим». То есть каким образом возможно человеку-читателю в наше время жить литературой. Не обывателю, но и не мертвецу-филологу, а живому человеку способному пропускать через себя как идеи, так и физиологию текста. Предсказуемый рефрен книги: тот дурак, тот олигофрен, а тот не так уж и плох. Нормально. Это право читательницы Климовой. Ее прочтение. Всех классиков и не-классиков русской литературы. Через собственную жизнь, коммунально-советское бытие. Перестроечное и какое-то еще свое. Прочтение текстов сквозь тексты. Индивидуальное прочтение. И один из основных тезисов: «Все дураки. Дураки во мне. Я состою из дураков. Хочу убить всех дураков во мне. И остаться с самим собой. А возможно ли?»
Эпатаж Климовой поэтому и не выглядит эпатажем: «»Бога нет — и все дозволено!» То есть он (Достоевский) считал, что затронул какую-то очень важную вечную тему, — еще бы, ведь речь идет о самом Боге, — и вот эта наивность сегодня мне кажется едва ли не самой смешной и жалкой во всем его творчестве». Ну, кажется ей. И что теперь скажешь? С большинством «эпатажных» заявлений Климовой просто нет смысла спорить. Потому что, повторяю, это текст «интимный», «для себя» — важный в первую очередь для биографов и исследователей творчества Климовой. Единственный «диалогическая» ценность книги, которую автор, впрочем, очевидно не закладывал: «А попробуйте так сделать и Вы!»
Не хочу сказать, что книгу читать неинтересно. Напротив, интерес есть. Психологическая особенность восприятия текста — отождествление с главным персонажем — тут срабатывает безукоризненно. Почувствовать себя ниспровергателем истины всегда приятно. Но если Лимонов на этом играет, то Климовой-Кондратович на читателя наплевать. И именно это, как ни странно, внушает доверие.
Наивный вопрос: ругаешь-злобствуешь-смеешься, а что в остатке? Умер автор или нет, реальный ли писатель написал книгу или это сделал его клон, все равно, кто-то что-то зачем-то написал. В остатке Климовой — лично мне непонятный Стиль и еще тело. И его ощущения. С этими ощущениями Маруся Климова знакома не понаслышке. Переводила Пьера Гийоту — создателя самых неприятных и самых порнографических текстов из написанных когда-либо. Если после Гийоты Климова перечитала «Я помню чудное мгновенье», можно себе представить, что могло получиться. Оно и получилось. «мОя истОрия русскОй литературы». Петр Мамонов написал песню «Начитался книг». В ней не было слов. Единственно верный вариант.
10 декабря 2004 г
«Книжная витрина», 2004