Анна Кузнецова
Маруся Климова. Моя история русской литературы. — СПб: Гуманитарная академия, 2004.
Аннотация уверяет в абсолютной искренности этой книги, что вызывает улыбку. Потому что искренность в традиции литераторства, которой придерживается Маруся Климова (Т. Кондратович), — на противоположном от литературы полюсе. Чем безудержнее своеволие, чем свободнее фантазия, тем литератор литературнее (это — хорошо).
Первая глава производит впечатление неудачного, потому что слишком затянутого, рассказа Зощенки: Державин — графоман, Пушкин — графоман более умелый, что и вышибло из маразматика Державина слезу умиления, — сообщает какая-то бойкая полуинтеллигентная дамочка с такими речевыми характеристиками: “…все меня считают за полную идиотку” (с. 12), “между них” (с. 13), “к сожалению, не помню его фамилию” (с. 13), “да я и сама точно не помню” (с. 14), “Был еще, кажется, такой Языков” (с. 15)…
Дальше стиль выравнивается, хотя истерические сбои в зощенковский сказ временами случаются. Мемуарные фрагменты порой являют человека умного и наблюдательного. Суждения выстраиваются в систему, позволяющую понять, что перед нами — попытка бывшей умницы-отличницы из “культурной столицы” по капле выдавить из себя культурный миф о величии русской литературы и поставить секуляризованный объект перед “раскомплексованным” человеком, для которого литература — один из культурных проектов, из века в век осуществляемых разными бойкими личностями с разной степенью удачи. Беда только в том, что деконструкция-демифологизация — такое же проявление комплекса культурной неполноценности, как и сакрализация наследия, с которой эти техники борются. Обратная сторона явления.
«Знамя» №1,2005
http://magazines.russ.ru/znamia/2005/1/ku21.html