ПИСЬМО МАРУСИ КЛИМОВОЙ К БЕЛЛЕ МАТВЕЕВОЙ
Дорогая Белла!
Я помню нашу встречу и вечер: голубой! Прости мне этот невольный каламбур, но этот вечер действительно врезался мне в память, ибо имел для моей психики воистину неожиданные последствия.
Ты сидела от меня по правую руку, сразу же вслед за Ольгой, слева от меня сидел небезызвестный тебе подающий надежды молодой поэт, стихи которого я недавно впервые прочла и которого в этот же день чуть раньше взяла с собой на встречу со шведскими поэтами, два из которых являются членами высокопочтенной Шведской Академии. Однако этот молодой человек, имя которого я сейчас с трудом припоминаю, кажется Влад, ибо с тех пор я его больше не видела, вел себя там очень странно: периодически выходил блевать, засовывал руку в ширинку, разражался громким смехом в самых неподходящих местах, задирал штаны, обнажая ноги, поросшие светлым пухом, в общем, своим поведением он скомпрометировал меня в глазах почтенной публики, среди которой в тот вечер были такие звезды отечественной словесности как Татьяна Вольтская, Алексей Пурин, Андрей Столяров и конечно же наставник молодежи, автор непревзойденных стихов для детей и юношества Михаил Давидович Яснов, как ясно из его фамилии (я полагаю, что это псевдоним) продолжатель в отечественной поэзии славных традиций Андрея Белого и Михаила Светлова. Ты не представляешь, но когда я подвела к нему своего юного спутника, то тот, ничтоже сумняшеся, представился Михаилу Давидовичу как заместитель главного редактора нового поэтического альманаха «Невский педофил» Владислав Мамышев де Монро фон Гитлер, вскинув при этом руку в характерном приветствии, желая, видимо, обозначить последнюю составляющую его длинной фамилии. Что за этим последовало, описывать не буду, догадайся сама.
Одним словом, поведение этого начинающего поэта так скомпрометировало меня в глазах представителей Шведской Академии, что теперь мои шансы на получение Нобелевской премии, на которую я, не сомневаюсь, вправе рассчитывать, сильно пошатнулись. Ну да Бог с ним — в наше время мало осталось людей, умеющих ценить Слово и понимающих высокий смысл Поэзии и Духовности.
Но как бы там ни было, в тот вечер («голубой» — см. выше), вечер нашей первой встречи, я была полностью вознаграждена за все перенесенные мною до этого момента страдания и неприятные волнения. К тому же, познакомил нас именно этот жалкий отщепенец, за что я ему искренне признательна и готова простить все его предыдущее поведение. И я не могла не заметить, какая счастливая метаморфоза произошла с этим юным и еще не определившимся в своих вкусах существом в твоем присутствии — тот же самый человек, который буквально час назад блевал, дрочил, обнажал ноги и едва не кусался и не ползал по полу среди поэтов-лауреатов, в твоем присутствии буквально преобразился: его лицо озарилось неведомым светом, он весь как-то затих, вжался в спинку сиденья и с трепетом и с жадностью ловил каждое твое слово. Что это? Я не могла поверить своим глазам. Но вскоре я все поняла, ибо я и сама забыла обо всем и только внимала твоим речам. И даже мой муж, прожженный скептик, ницшеанец, в своих работах неоднократно подвергавший сомнению такое чувство как любовь, сидя напротив тебя, погрузился в глубокие раздумья. Кто знает, какие мысли приходили ему в этот момент в голову, но его взгляд был устремлен не в потолок или в пол, как это обычно бывает, а в том направлении, где сидела ты. И даже сидевшая рядом с тобой художница Ольга Тобрелутс, как я заметила, только на несколько мгновений отвлекла его внимание на себя, и то, я думаю, исключительно благодаря экстравагантности своего наряда, ибо в тот вечер она была вся обвешана элементами питания DURACELL, которые как ожерелье спускались с ее античной шеи на глубоко декольтированную грудь. Но что могла эта юная ветреная красотка, эта дикая дочь полей Ленинградской области противопоставить тебе, великосветской даме, хозяйке петербургского салона, удостоенного во взыскательной газете «Сусанин-2003» семи звездочек из пяти? Я знаю его вкусы, и будь на месте Ольги Тобрелутс сама Мадонна или даже Таня Буланова, он бы все равно предпочел бы этим пустышкам тебя, всем своим обликом напоминающую героиню моего любимого романа Шодерло де Лакло «Опасные связи» Маркизу де Мертей. И именно эта «опасная связь», как мне кажется, и возникла между нами в тот вечер — по крайней мере, в духовном смысле. Во всяком случае, мне пришла в голову мысль — а что если мы познакомим поближе двух этих юных доверчивых существ: сидящего рядом со мной поэта и юную художницу, заставим их сойтись, полюбить друг друга, а потом холодно и расчетливо растопчем эти едва распустившиеся цветы, «белые розы», которые кажутся такими беззащитными нашей суровой петербургской зимой. Мой муж, я уверена, одобрил бы этот план, ибо он глубоко презирает все человеческое, «слишком человеческое» — как он любит говорить.
А в тот вечер ты и проделала нечто подобное со своими поклонниками, зачитав вслух их тайные любовные послания, обращенные к тебе — это было так изысканно, холодно и аристократично! Я видела, как покраснел сидевший рядом со мной юный поэт, когда ты огласила его робкое любовное признание, где он описывает, как он вообразив себя Королевичем, осмелился с затаенной страстью и желанием смотреть на твой портрет. Но еще большее впечатление произвели на меня письма моих кумиров, светил современной научной мысли, властителей дум молодежи — Андрея Хлобыстина, которого ты как бы в шутку, снисходительно — о! такого я бы не могла себе позволить даже в мыслях! — назвала «Хлобиком», и конечно же Екатерины Андреевой и Олеси Туркиной. Последняя, насколько я знаю, отправилась сейчас с Сергеем Бугаевым в Венецию на очередное Биеннале представлять там коллективное бессознательное нашей бедной многострадальной Родины. Я никогда раньше не решалась даже приблизиться к этим светилам научной мысли, а только издали робко наблюдала за их холодными надменными манерами, за толпой поклонников, постоянно сопровождавших этих двух особ. Теперь же после этого вечера я убедилась и в богатстве их внутреннего мира, и в их неподражаемом уме и тонкости чувств, с коими мне, конечно, трудно соперничать. Но тем не менее, я решилась написать тебе это письмо, дабы засвидетельствовать всю меру своего восхищения и преклонения перед твоей личностью. Не знаю, удалось ли мне в полной мере передать их в этом послании. Мой муж после этого вечера стал как-то особенно задумчив и рассеян, что, конечно, не может меня отчасти не волновать, но я не ревную, во всяком случае, стараюсь подавить в себе это низкое чувство, не достойное человека. К тому же, я отдаю себе отчет, как трудно соперничать с такой светской дамой как ты, поэтому стараюсь сохранить хладнокровие, здравый смысл и чувство реальности. Будь что будет! Мне остается уповать только на твое снисхождение.
МАРУСЯ, 8 июня 1999 года
Санкт-Петербург
Опубиковано:
ж. Дантес,№ 2, 1999; сб. «Письма к Белле»: СПб, ФНО, 1999.