Маруся Климова
Тимура Новикова называют ключевой фигурой петербургской независимой культуры, расцвет которой обычно относят где-то к концу 80-х — началу 90-х годов. Однако я считаю, что по-настоящему выдающимся, то есть резко выделяющимся на фоне окружения, его сделали только трагические обстоятельства последних лет его жизни. Все-таки современному искусству, особенно тому, которое так или иначе связывают с богемой, андеграундом или же так называемым постмодернизмом, часто очень не хватает основательности, значительности и вообще чего-то такого, что заставило бы окружающих отнестись к нему всерьез. Особенно это стало заметно после крушения Советского Союза, когда свобода самовыражения перестала быть сопряжена с риском противостояния власти. Так, суетятся какие-то молодые люди, хихикают, шутят, устраивают, может быть и забавные, но уж больно поверхностные и не оставляющие особого следа в людской памяти перформансы. В то время как в глазах обывателя настоящий художник, дабы остаться в веках, должен чувствовать сопротивление материала, ваять тяжелым молотом из куска гранита, а не строить фигурки из песка. И мне кажется, что Тимур всегда остро ощущал некоторую легковесность главного дела своей жизни и стремился ее преодолеть. Однако и учрежденная им Новая Академия Изящных искусств, и громогласные заявления о возврате к традиционным формам классического искусства для подавляющего большинства окружавших его людей скорее всего так и остались бы еще одной постмодернистской шуткой. Почти все мои знакомые именно так эти жесты Тимура и воспринимали. И только неизлечимая болезнь и слепота, неожиданно настигшие его в середине 90-х, невольно помогли ему продвинуться в этом направлении. Те, кто был с ним рядом, вроде бы по-прежнему делали то же самое, что и он, но, на самом деле, это было уже не совсем так. Слепой художник продолжал активно участвовать в художественной жизни, создавать картины и коллажи, снимать фильмы — ситуация, что ни говори, достаточно необычная. Отныне Тимур не только словами и действиями, но всей своей жизнью наглядно демонстрировал окружающим: если критики, зрители и эксперты давно уже ничего толком не понимают и не различают, то и самому художнику тоже совсем не обязательно как-то особенно напрягаться, чтобы творить — позволительно вообще ничего не видеть. Если так можно выразиться, Тимуру удалось преодолеть легковесность современного искусства, доведя ее до абсолютного предела и, тем самым, сделав вполне осязаемой и весомой. И действительно, я никогда больше не встречала человека более легкого, чем Тимур. Столь явственно легкого. И, вероятно, поэтому ему гораздо лучше давались разные публичные акции, чем работа с холстом и другими материальными объектами. Даже его устные выступления при переводе на бумагу много теряют.
Маруся Климова и Тимур Новиков
Что касается творческого наследия Тимура, то тут тоже, скорее, можно говорить о некоем достаточно «пустом» пространстве, не слишком заполненном материальными шедеврами, обилие которых обычно оставляют после себя так называемые «великие художники». Именно поэтому, я думаю, Тимур Новиков уже сейчас столь часто становится объектом всевозможных научных исследований и статей. Подобное свободное пространство дает исследователям практически полную свободу толкований и интерпретаций. То же самое можно сказать и про тех, кто решит поделиться с окружающими своими воспоминаниями о Тимуре. Мне кажется, что каждый из них снова рискует невольно вовлечься в ту бесконечную игру, которую он вел, и погрузиться в пучину этой безграничной пустоты и свободы, став не просто наблюдателем, а активным участником или даже соучастником описываемых событий. Как это обычно и бывало при жизни Тимура. С этой точки зрения Тимур Новиков, безусловно, является легендарной личностью, так как про него, не сомневаюсь, со временем начнут слагать настоящие легенды.
Жаль, конечно, что его больше не увидишь в галерее Новой Академии на Пушкинской — с тех пор как он перестал там появляться, это место сильно поблекло. В последние годы жизни, собираясь на очередной вернисаж, Тимур неизменно облачался во фрак, на лацкане которого поблескивал восьмиконечный орден. На вопрос о происхождении этого ордена он всегда только загадочно улыбался. Фрак, роскошный цилиндр, брюки в тонкую полосочку, лаковые штиблеты и крахмальную рубашку, насколько я помню, он приобрел у Владика Монро за весьма приличную сумму — Владик тогда нуждался в наличных, а Тимур Петрович всегда славился своим гуманизмом, да и торговаться он считал ниже своего достоинства. Когда я приходила к Тимуру, в его обшарпанную квартиру на Литейном, где на кухне был совершенно черный потолок, он обычно встречал меня стоя, опираясь на живописную трость с серебряным набалдашником. От этого у меня всегда было впечатление, что я попала в великолепный дворец, золоченые чертоги, как у царя Салтана, не иначе. И так, я думаю, было с каждым его гостем. К тому же стены комнаты Тимура были все увешаны его аппликациями на золотой парче и бархате, которые были украшены жемчугом, золотом и бриллиантами — по крайней мере, именно так мне тогда казалось.
Маруся Климова и Тимур Новиков
Помню, как на презентации моего романа «Домик в Буа-Коломб», он достаточно неожиданно для меня, не говоря уже о всех остальных, кто там присутствовал, вручил мне Рокфеллеровскую премию. Я даже не уверена, что к тому моменту он успел познакомиться с содержанием этого романа, который только что вышел из печати, разве что с какими-нибудь отрывками, которые ему могли зачитать его многочисленные и постоянно сменявшие друг друга секретари. Презентация проходила в небольшой галерее на Лиговском проспекте. Тимур явился в своем фраке и с тростью, в разгар презентации вышел на сцену, произнес небольшую речь о том, как важно оказывать поддержку гению, который часто сам неспособен прокормить себя в этом грубом мире. Закончив речь, он извлек из кожаной папки довольно увесистый конверт и торжественно вручил его мне вместе с живописный картинкой, на которой было изображено восходящее солнце, окаймленное золотым растительным орнаментом, сопроводив формулировкой: «За создание образа настоящего русского интеллигента с человеческим лицом!» Отвечая потом на вопросы присутствовавших журналистов, он тут же во всех деталях, подробно, рассказал им о том, что это поэт и издатель Дмитрий Волчек (роман вышел в издательстве «Митин Журнал») познакомился в Нью-Йорке с внучкой Рокфеллера и выхлопотал для меня эту премию, которая теперь не даст мне умереть с голоду… Не буду говорить, что я увидела, открыв конверт, но мне ничего не оставалось как стать соучастницей этого акта, который, кстати, имел достаточно неожиданные последствия для моей писательский судьбы, так как информация об этой премии попала потом в СМИ, причем не только у нас, но и за границей.
Практически каждую ситуацию, к которой он оказывался причастен, Тимур стремился перевернуть, довести до абсурда, но это, как ни странно, вовсе не мешало ему достигать вполне успешных практических результатов. В феврале 1999 года мы организовали с ним фестиваль петербургского декаданса, в котором наряду с такими известными личностями, как Владик Монро, Андрей Бартенев, Наталья Пивоварова и Вова Веселкин, принимали участия совершенно деклассированные бомжи, которых мы с Тимуром нашли на улице, и я тогда предложила привлечь для охраны нашего мероприятия членов петербургского отделения НБП. Тимур с радостью подхватил эту идею. Особенно его вдохновило то, что вокруг всего зала по периметру будут стоять молодые люди, облаченные в живописные черные наряды с портупеями. На предварительном инструктаже он сразу же дал им указание ни в коем случае не пускать в зал журналистов. Подобное же предупреждение было специально внесено и во все приглашения: «Представители средств массовой информации в зал не допускаются!» Кроме того, за билеты была назначена совершено заоблачная по тем временам сумма, хотя мы и понимали, что в зале будут присутствовать люди главным образом по приглашениям. В итоге фестиваль вызвал к себе просто ажиотажный интерес, в том числе и со стороны прессы: мест на всех не хватило, люди толпились даже в проходах, несмотря на то что на улице был тридцатиградусный мороз и до зала «Зоопарка», где проходил фестиваль, было не так легко добраться. Правда, члены НБП восприняли указание Тимура насчет журналистов слишком буквально, и некоторых из них потом пришлось чуть ли не вытаскивать из сугробов.
Так был ли Тимур великим художником? Некоторые считают, что он недостаточно хорошо рисовал. Но, по-моему, в данном случае это совершенно не важно. Стоило тебе оказаться рядом с Тимуром, как ты сразу же погружался в особый мир, который совсем не обязательно был связан именно с живописью. Когда мы прогуливались с ним по Невскому, он сразу же начинал подкидывать мне всякие идеи. В частности, предлагал написать повесть, сюжет которой сводился примерно к следующему. На Московский вокзал прибывает целая толпа молодых провинциалов, которые никогда до этого в Петербурге не были. И вот идут они по направлению к Адмиралтейству, и по мере продвижения вперед их группа лишается то одного, то нескольких человек. У кинотеатра «Художественный» один юноша засмотрелся на яркие афиши и заслушался грохочущей из динамиков музыкой, да так и остался стоять столбом, а остальные не заметили и прошли дальше. У Катькиного садика пожилой благообразный человек с вкрадчивыми манерами заманивает еще парочку обещаниями развлечений и, естественно, «бабок». На канале Грибоедова к ним пристает отмороженный наркоман и предлагает курнуть травы, а то и попробовать кое-чего покрепче. И так постепенно по мере приближения к Адмиралтейству их становится все меньше и меньше, так что до конца Невского доходит только один юноша, самый стойкий. Но и там, в Александровском саду, как только он садится на скамеечку отдохнуть, к нему подходят курсанты и шепотом говорят, что знают отличный способ заработать, совершенно безопасный и ничего общего с криминалом не имеющий — при этом они указывают ему на фланирующего неподалеку старика («бабушку») с характерной внешностью и крашеной шевелюрой, стреляющего глазками то вправо, то влево… Таков был замысел Тимура. И пусть этот замысел так и остался не воплощенным на бумаге — сама прогулка по Невскому тоже была своеобразным произведением искусства. И ее можно пересказывать совсем как повесть или роман.