Маруся Климова
Так получилось, что Владик Монро стал сквозным персонажем сразу нескольких моих книг. Каким-то чудом он попал даже в роман «Голубая кровь», который писался, когда я еще не была с ним толком знакома. Чуть позднее он же, в образе графа Дракулы, запечатлелся и на обложке первого полноценного издания этого романа, вышедшего в издательстве при «Митином журнале». Были еще специально посвященный ему выпуск журнала «Дантес» и фестиваль декаданса, звездой которого он стал. Но больше всего историй, связанных с Владиком, — в романе «Белокурые бестии», где он является прообразом одного из героев. Поэтому я несколько теряюсь, когда думаю о том, каким он больше всего мне запомнился. А если еще учесть его тягу к бесконечным перевоплощениям и разнообразие постоянно меняемых им масок, подобный выбор нелегко сделать.
Как-то я подарила ему очень редкое золотое кольцо с сердечком, совершено уникальное, авторской работы. А он потом всем рассказывал, что его ему дала Лив Тайлер. Или же в другой раз он позаимствовал у меня мои лучшие туфли, которые я только что привезла из Праги, и практически их испортил, ползая в них по болоту во время участия в фотосессии в образе Любови Орловой. Туфли потом, правда, я у него все-таки забрала, вытащив из шкафа, когда он на время вышел из комнаты. Владик это заметил, с ним случилась настоящая истерика, но мы почти сразу же помирились. Да и туфли уже можно было смело выбрасывать на помойку.
Однажды я пришла к нему домой в гости на Васильевский. А он встретил меня на пороге, весь с ног до головы покрытый известкой и с огромным молотом в руках. Оказывается, он решил сломать одну из стен в двухкомнатной квартире, где он тогда жил с мамой и отчимом. Для того чтобы устроить там себе антресоли, куда он мог бы залезать спать. Когда я зашла внутрь, то увидела лесенку, которая вела к зияющему пролому вверху стены, а часть потолка над ним была обтянута темно-синей бумагой, к которой были приклеены вырезанные из фольги Луна и звезды. Вот таким он мне, пожалуй, больше всего и запомнился. Стен и потолков для него не существовало.
И все же я до сих пор так для себя до конца и не уяснила, чем, собственно, занимался Владик. Кем он был? Художником? Артистом? Певцом? Или, может быть, литератором? Если же говорить о его значимости для русской культуры, то мне кажется, что и слово «великий» тоже не очень ему подходит. И вовсе не потому, что я склонна считать, будто все великое в искусстве существует исключительно в далеком прошлом или же где-то на экранах телевизоров и за границей, а как только ты сама к чему-либо приближаешься, то все сразу становится банальным и обыкновенным. Просто уж больно Владик не похож на Льва Толстого, например. Однако банальным и тем более обыкновенным он уж точно не был. Более того, я почти не сомневаюсь, что для многих людей, которые никогда не видели его на сцене и в видеороликах, не посещали его выставок и перформансов, а просто где-то случайно с ним пересеклись, по какому-нибудь совершенно ничтожному бытовому поводу, наподобие тех, что я описала выше, именно эта случайная встреча, а не спектакль в Большом театре, например, или же гастроли известной рок-группы, окажется самым ярким, запоминающимся и праздничным событием в жизни. Хотя во время такой встречи они вполне могли лишиться золотого колечка или туфель. Именно такое чувство осталось у меня от общения с Владиком.
В свое время Жан Жене говорил, что окружающие его люди сами мечтают, чтобы он у них что-нибудь украл. Наверное, в этом отношении Владик был похож на него. Жак Деррида, в свою очередь, признавался, что в личности Жене есть нечто гипнотическое, и когда он с ним общался, у него было такое чувство, что тот видит его насквозь. Когда Деррида приехал в Петербург, то на встрече с ним во Французском институте Владик поинтересовался, не является ли тот родственником певицы Далиды, поскольку не расслышал его фамилию и искренне решил, что видит перед собой очередную поп-звезду. Не знаю, какие чувства испытывал Деррида, когда видел перед собой Владика. Но на сделанной Владиком расцарапке фотографии, где он запечатлен рядом с популярным французским философом, и которую мы потом разместили на первой странице «Дантеса», Деррида имеет вполне довольный и радостный вид. И я не исключаю, что это было самое счастливое мгновение в жизни Жака Деррида. Жаль, что он сам об этом, скорее всего, никогда так и не задумался.
Владислав Мамышев-Монро и Маруся Климова, 1999 г.
В своей книге «Моя история русской литературы» я писала о нем как об одном из главных претендентов на роль идеального поэта в русской литературе. Естественно, я и сейчас не отказываюсь от своих слов и продолжаю так думать, но все-таки это очень специфическая роль: идеальный поэт.
Никогда не забуду, как мы зашли с ним однажды в музей Достоевского, где тогда, по странному стечению обстоятельств, собралась целая делегация шведских поэтов, которые по очереди читали свои стихи, а их, соответственно, синхронно переводила наша соотечественница. На Владике были доходившие до середины икры широкие льняные штаны бежевого цвета, издали напоминавшие юбку, бледно-голубая футболка с широким вырезом, на плечи была небрежно накинута меховая светло-серая пелеринка, спускавшаяся сзади чуть ли не до талии, ноги были обуты в белые кожаные шлепанцы на толстой подошве, а с левого плеча свисала небольшая белая кожаная миниатюрная сумочка с блестящим изящным замочком в форме сердца. По ходу выступления он постоянно с шумом ерзал на стуле и хихикал, отпуская замечания по поводу персоны очередного чтеца — что-то типа: «Мне кажется, он думает совсем о другом», или же: «Посмотри, какие у нее косички», — но, самое главное, ему периодически приходилось прикрывать рот рукой, чтобы сдержать рвотные позывы, которые, впрочем, были вовсе не свидетельством какого-то особого неприятия им происходившего в зале, а имели куда более прозаическое происхождение. Кроме того, это был период, когда он решил считать меня своей сестрой, подарить которую, по его словам, он в детстве долго упрашивал свою маму, и поэтому он называл меня тогда исключительно Машей. Именно в таком качестве Владик и представил меня одному пожилому поэту-переводчику, когда мы подошли к нему после завершения официальной части мероприятия. Точнее, это я сначала представила ему Владика, а Владик уже просто уточнил: «Это моя сестра Маша». Выражение лица маститого литератора, возможно, впервые в жизни и пробудило в моем сознании смутное понимание того, что между обычными профессиональными поэтами и поэтом, который в той или иной степени приблизился к моему идеалу, имеется гораздо более существенное различие, чем я себе его раньше представляла, причем не только внешнее, но и внутреннее. Духовное, так сказать. Это понимание много лет спустя и привело меня к тому, что я посвятила в своей книге описанию такого различия между поэтами целую главу. Однако я отдаю себе отчет в том, что словосочетание «идеальный поэт» все равно немного ускользает от понимания тех, кто вдруг всерьез заинтересуется данным вопросом, и поэтому не способно до конца четко и ясно определить род занятий того или иного человека, в том числе и Владика, даже если бы я полностью его таковым признала и назвала.
Безусловно, в личности Владика было что-то неуловимое. Если бы меня спросили про его лицо, я бы затруднилась ответить, был ли он красив, например. Поскольку он все время был немного не похож на самого себя. Особенно это заметно на многочисленных снимках, где он запечатлелся в образе персонажей совершено невероятного диапазона: от Мэрилин Монро и Любови Орловой до Достоевского и Распутина. Без него я бы, возможно, вообще никогда не поняла, что на абсолютно статичных фотографиях можно играть и перевоплощаться практически точно так же, как в многочасовых кинофильмах и сериалах. Но даже тогда, когда он снимался без грима, он все равно неизменно строил какую-нибудь едва заметную гримасу, создавая тем самым очередной образ, просто чуть менее узнаваемый, чем остальные. Примерно так же он вел себя и в жизни, постоянно представая перед окружавшими его людьми в каком-нибудь новом обличии.
Когда-то я написала, что в будущем искусство окончательно придет на смену религии. А символом такой новой веры станет человеческое лицо, скрытое под гримасой смеха. По этой причине взгляду непосвященного будет невозможно различить, что за ней на самом деле скрывается — красота или уродство. Вот такую, если так можно выразиться, «маску смеха» и носил постоянно на своем лице Владик Монро. Мне кажется, что эта метафора очень хорошо к нему подходит.
Все знают про Мэрилин Монро, с которой фактически Владик начал свою художественную карьеру и чье имя взял себе в качестве «сценического» псевдонима. Однако мало кто, вероятно, в курсе, что в широко известном в узких кругах движении Аристократический выбор России он, как и положено истинному аристократу духа, носил несколько более длинное имя: Владислав Мамышев де Монро фон Гитлер. Это имя недвусмысленно указывает, что в его родословной был еще один персонаж, в которого он, нисколько в этом не сомневаюсь, перевоплощался с не меньшим вдохновением и обожанием, чем в знаменитую голливудскую кинозвезду.
Однажды мне попалась на глаза биография актрисы Полы Негри. Пробегая глазами достаточно длинный перечень ее любовников, я с удивлением обнаружила среди них Чаплина и Гитлера. Соседство двух этих имен, да еще поставленных в один ряд в столь неожиданном контексте, невольно заставило меня задуматься над глубочайшим равнодушием природы к постоянно раздирающим человечество войнам и идеологическим противостояниям. Поскольку эта полузабытая ныне звезда немого кино, как бы походя, повинуясь исключительно своим мимолетным прихотям и влечениям, сумела вдруг сблизить и поставить в один ряд две личности, являющиеся не просто символами, а чуть ли не двойниками-антиподами, олицетворявшими противоборствующие стороны в главном идейном и военном конфликте двадцатого века.
Вот так и Владик со свойственной ему истинно детской непосредственностью сумел соединить в себе две не менее символические и противоположные друг другу во всех отношениях фигуры в лице Мэрилин Монро и Адольфа Гитлера. Я и сама, сколько себя помню, всегда в равной мере восхищалась как эстетическими величинами и Монро, и Гитлером. Все видят, например, какую непреодолимую тягу сейчас испытывают друг к другу разделяемые столь же глубокими формальными противоречиями лидер российских коммунистов и глава русской православной церкви. Порою кажется, что им просто не хватает кого-то, наделенного такой же, как у Владика, волшебной силой искусства, кто сумел бы убрать все ненужные помехи и окончательно оформить этот, наверняка, долгожданный для огромного числа людей союз. Естественно, я не могу не испытывать признательности к Владику за то, что, соединив двух прекрасных исторических персонажей в одно целое, он, по сути, лишил их каких-либо отличий друг от друга, превратив в чистый эстетический объект, которым я теперь получила возможность совершенно спокойно, не отвлекаясь на всякую ерунду, любоваться. В том числе и просто поместив в рамочку и повесив себе на стену. И если уж говорить о вкладе Владика в культуру, то, думаю, он заключается именно в полном и окончательном объединении двух этих образов — Монро и Гитлера. Тогда как вопрос о его идентификации в качестве художника, артиста или же поэта, боюсь, так навсегда и останется для меня до конца не проясненным.
Впрочем, может быть, я просто чего-то не знаю. Поскольку в последние годы мы с Владиком не так уж часто встречались. Он уехал в Москву и постепенно почти затерялся там в толпе художников, артистов и поэтов. Не исключено, что за это время он и сам успел стать одним из них. Поэтому тут и говорить особенно не о чем. Я слышала, например, что несколько лет назад его наградили крупной художественной премией и, возможно, именно за его главный вклад в современное искусство. Я вполне готова такое допустить. И проблема тут заключается вовсе не в нем, а во мне самой. Настолько непреодолимую скуку у меня всегда вызывали все художники, артисты, писатели и поэты, причем не только современные, но и прошлых лет, что даже в случае с Владиком я так и не смогла себя пересилить и уточнить, что такого выдающегося он тогда создал.
Владислав Мамышев-Монро и Маруся Климова
У меня дома, кстати, уже много лет висит на стене помещенный в рамочку портрет Владика в образе Гитлера. Пару раз я забыла его предусмотрительно снять, когда ко мне в квартиру заходили совершенно не подготовленные к созерцанию подобных эстетических объектов личности, которых я вызвала, чтобы они устранили мне протечку в батарее или же починили телефон. Что привело к необходимости довольно длительных разъяснений, которые, скорее всего, так и не смогли окончательно развеять возникшего у них недоумения. Но вот теперь, когда о Владике, как это обычно бывает, наверняка, станут на порядок больше писать, все водопроводчики, телефонные мастера, электрики и другие работники ЖКХ наконец-то про него все узнают, а искусствоведы и критики, я надеюсь, им сумеют все доходчиво разъяснить. И тогда мне не придется перед их приходом дергаться и срочно убирать его портрет со стены. Пожалуй, это единственное, что меня хоть немного утешает, когда я думаю о его абсурдной и преждевременной смерти.
Опубликовано:
в сб. Владислав Мамышев-Монро в воспоминаниях современников . М.: ООО «Арт Гид», 2016.