Ян Левченко
Маруся Климова. Моя история русской литературы.- СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия», 2004. — 352 с. — (Серия «Ars Pura. Русская Коллекция»).
Совсем другое дело — доступное, подкупающее своей свежестью изложение взглядов на русскую литературу известной писательницы Татьяны Кондратович, на протяжении последних лет публикующейся под невинным и коварным псевдонимом. Спровоцировать легкий бедлам в некоторых точках культурного пространства, вызвать контрастные реакции — такова задача, которую ставила перед собой автор. С момента выхода книги прошло уже достаточно времени, однако заметного резонанса не наблюдается. Препринты в «Топосе» и «Митином Журнале», плавно увенчавшиеся рекламными аннотациями книги, немного «смазали» удар, подготовив заинтересованного читателя к предстоящей провокации. От автора гомосексуальных романов, переводчицы Селина, Батая и Жене, редактора почти мифологического журнала «Дантес» ближний круг ожидал именно такой Истории — в обоих смыслах этого слова (story и history). По долгу службы отрапортовали о появлении потенциального бестселлера петербургские медиа: Наталья Курчатова в «Тайм-Ауте» с симпатией констатировала, что основная ценность книги — «в утверждении личности над мифологией и прививке здорового цинизма». По зову души сумбурно и многословно откликнулись поклонники из ближнего зарубежья. И лишь ничтожный процент случайных покупателей, привлеченных нарциссическим заголовком («Мой Пушкин»! — мелькнет ассоциация), раскрыл книгу у прилавка, увидел смешные шаржи на губастого Пушкина, лупоглазого Салтыкова-Щедрина и яйцеголового Брюсова (иллюстрации Зои Черкасской), пробежал глазами строчки, разоблачающие кретинов, нареченных гениями, и раскрутился на лишние полторы сотни. Сколько ни обзывай разными обидными словами русскую литературу, ей все Божья роса, любой натренированный кулак потонет, как та бомба из анекдота, сброшенная немецким асом на деревню Говнищево.
Марусю Климову сложно заподозрить в наивности. Человек циничный не наивен если и не по определению, то, по крайней мере, по самоощущению. Поскольку скука читающей публики достигла, наконец, в России европейского уровня, рынок диктует периодические встряски. Это литературные скандалы, сезонные открытия и их скорые закрытия, борьба писателей, которых никто не читает, за попадание в шорт-лист, который никому ни о чем не говорит, и т.д. Маруся Климова до последнего времени не обращала на эту нелепицу внимания, точнее, по возможности не принимала в ней участия. Но таковы правила игры, что в какой-то момент концептуальная ирония вырабатывает свой ресурс, и даже Дмитрий Александрович Пригов вдруг начинает размышлять о смысле творчества на страницах критических изданий, причем уже никто не знает, когда смеяться, и поэтому на всякий случай посмеиваются всегда. Маруся Климова тоже в итоге махнула рукой и тщательно, иной раз даже избыточно, изложила на бумаге свое отношение к работе и тем попутным трудностям, с которыми ей приходится сталкиваться, коль скоро литература сделалась для нее источником заработка. Что ж, бывает, что и наболит у человека. Если это принимать во внимание, т.е. продолжать паразитировать на гуманистических традициях русской литературы, то Марусю Климову легко можно понять. Устами вонючего Базарова ничтожный Тургенев заявлял, помнится, что «русский человек тем только и хорош, что сам о себе прескверного мнения». А вот за выражение коллективного бессознательного русского школьника, люто ненавидящего школьную программу по литературе за тупость и скуку, отдельное спасибо. Без дураков хорошо получилось.
Из более или менее недавних релизов «Моя история русской литературы» больше всего смахивает на «Священных монстров» Эдуарда Лимонова. Разве что последний считает, что Хлебников был гений, а Маруся Климова, естественно, что дебил, а так очень похоже. В обоих случаях напоминает монологи Ренаты Литвиновой из фильмов Киры Муратовой. Маруся Климова чувствует себя инспекторшей ГИБДД, которая прибыла на место аварии затянутой в кожаный комбинезон. Она отчитывает зажравшихся и зарвавшихся писателей, составляет протокол и подшивает его к истории социальной болезни. Эдуард Лимонов же чуть постарше, во многое уже не врубается, поэтому у него в кретинах ходят самые явные, типа Пушкина и Блока, тогда как Ленин ему идеологически близок. Это потому, что оба мужички-дурачки «с идеями» и не могут, в отличие от Маруси Климовой, «визгливо расхохотаться» в ответ на вопрос о «смысле литературы». Кстати, любопытно, кто же это подходил к Марусе с таким вопросом? Пенсионеры на творческом вечере в ДК Кирова, что ли? Есть у Маруси и Эдуарда Вениаминовича даже общее пристрастие — это Гоголь. Ему, как и Островскому, удалось придумать героя, который реализовал, по мнению новейшего историка литературы, предназначение писателя — «долго и упорно втираться в доверие, делать карьеру, всем льстить, а потом вдруг раз — и окружающие неожиданно читают книгу, в которой он всех обсирает. Кайф!» Хлестаков и Глумов, конечно, мужчины (как Ленин и Лимонов, например), но внутренне они действительно близки автору «своей истории русской литературы». Только у нее это вышло мило, по-женски капризно, с длинным мундштуком, вампирским маникюром, обтягивающим платьем с разрезом выше попы и туфлями на высоком каблуке. Лимонов бы так не смог, слабо ему, вот у него и книжка хуже. А 25 февраля автор еще и добралась до московской публики в клубе «35 мм». Теперь тираж, видимо, разойдется. Городок-то побольше Питера будет.
Русский Журнал
5 Марта 2005
http://old.russ.ru/publishers/examination/20050305_jl.html