Пресса

Пьер Гийота
«Проституция»
С-Пб, «Общество друзей Л.-Ф. Селина» / С-Пб, «Митин Журнал» / Тверь, «KOLONNA Publications» 2002

Издание последнего произведения Пьера Гийота «Progenitures» («Gallimard», 2000) – не просто книга, а книга и прилагающаяся к ней компашечка, на которой автор читает несколько первых страниц книги, чтобы читатель, послушав, получил бы хоть какой-нибудь шифр, с помощью какового можно прочитать совершенно нечитабельный текст. Свой первый эксперимент по созданию текста, который следует скорее слушать, чем читать, Пьер Гийота осуществил в середине 70-х, написав роман «Проституция». В 2002 году этот роман оказался изданным на русском языке в переводе Маруси Климовой.

 Пьер Гийота выходит классиком современной французской литературы по любой из версий; алжирская война – чересчур значимое для французов событие, чтобы позволить вынести из канонического контекста разрабатывающего эту тему литератора, даже если он делает это абсолютно не соотносящимися с «классицизмом» способами. Нынешний «классический» статус Гийота упрочает и память о тех запретах, которые накладывались на его романы «Могила для 500 тысяч солдат» (1965) и «Эдем, Эдем, Эдем» (1970) МВД Франции. Короче, классик самый настоящий и живой, и роман «Проституция» в послужном списке этого корифея французской словесности занимает если уж не второе, то третье место наверняка. То есть – тоже классика чистой воды. Классика французской литературы, как правило, автоматически засчитывается за классику мировой. И вот оказывается, что важный сегмент современной французской и мировой литературной классики дожил до своего переложения кириллическими графемами, а по-английски так и не вышел… В иных веках в этом не было бы нонсенса. Сейчас же, натурально, прецедент!

  Строго говоря, в некотором смысле англоязычный вариант «Проституции» существует. Представляет он из себя тоненькую брошюру – небольшой отрывок романа. Брюс Бендерсон, человек, переведший этот кусочек в середине 90-х, был чрезвычайно горд своей работой и говорил, что для достижения результата он применил новаторскую транслэйторскую методу. Поскольку язык оригинала, язык, на котором написана «Проституция», Бендерсон определил как Фрэнчарабик, переводчик счел необходимым для адаптации текста к нуждам американского читателя перелопатить его так, чтобы вместо Фрэнчарабика получился бы Спэнглиш… Сохраняя, естественно, действие книги в алжирском мужском борделе в 60-х годах ХХ столетия. И вот этот отрывок считается теперь гроссмейстерской работой… Или считался? Маруся Климова перевела эту книгу на русский язык целиком.

Что можно сегодня предложить в условиях актуального состояния русского языка в качестве уместного эквивалента Фрэнчарабика или Спэнглиша? Какой-нибудь Русскавказский язык? Кто-нибудь, памятуя о том, насколько выразительны образы кавказских мужчин в романах Маруси Климовой-писательницы, наверное, решит, что Климова-переводчица могла бы задействовать такой вот RusCaucasian… Стыдитесь! Фрэнчарабик и в Африке Фрэнчарабик, и теперь вот и в России: все собственно арабизмы вынесены за поля и тщательно описаны, а та доминирующая часть текста, что, будучи Фрэнчарабиком, соотносится с французским языком все же ощутимее, чем с каким-либо другим, переведена на русский с максимальной точностью (и семантической, и ритмической) без спекулятивного применения других опытов существования формаций, в которых один язык поглощается другим, растворяется в нем, но не совсем… Частокол апострофов, воткнутый в гладь (топорщущуюся, правда) так называемого «фонетического письма», может и по-русски выглядеть органичнейшим явлением, если перевод сделан мастером высочайшего уровня. Органичнейшим настолько, что едва ли читатель русской версии «Проституции», если он не французский филолог с докторской степенью, специализирующийся на колониальных диалектах, задумается над вопросом о том, «а как, интересно, это было в оригинале?»… А если и задумается, то не из подозрительности, а из любопытства. У меня в ходе чтения этого романа подобный вопрос возник лишь в связи с одним случаем, когда любопытство не обуздать: ужасно интересно, что был за город у Гийота там, где у Маруси – Хуйжополь-на-Болте…

Впрочем, еще один раз на страницах марусиного перевода возникает призрак Чебурашки, но этот призрак, его графические контуры изрешечены апострофами так, что ни в чем нельзя быть уверенным… Как бы там ни было, а Чебурашка – хорошее прозвище для лопоухой, низкорослой и смуглолицей шлюхи мужского пола. В одном из своих интервью Дмитрий Волчек сказал, что женщины умеют гениально переводить гомосексуалистов. Издатель русского перевода «Проституции» наверняка прав, но в случае с «Проституцией» речь идет скорее не о подтверждении этого правила, а об опровержении исключения из него… Во-первых, слишком заковырист с лингвоэкзерциционной точки зрения текст Гийота, чтобы можно было объяснять шедевральность перевода лишь тем, что переводчик-дама взялась за труд гея… А во-вторых, что многократно важнее, следует вспомнить о том, что в том же интервью Дмитрий Волчек оговаривал, что с Берроузом, например, схема не работает так же, как с Кокто, Жене или Пазолини. Поскольку женщине трудно вынести тот аромат мизогинии, которым напитана проза Берроуза… Так вот, проза Гийота даст фору по части мизогинии берроузовской. Как тут не упомянуть, что кто-то из критиков окрестил художественный стиль Маруси Климовой «холодно-отстраненным»… Будем считать, что эти холодность и отстраненность возвели между Марусей и предрассудками феминизмического рода толстенную стену. Потому что ей удался перевод сверхмизогинического романа. Бабцы – это мерзкие твари, из-за которых мужики становятся импотяшками; так считают персонажи «Проституции». Владельцы мужских борделей знают за бабцами один лишь толк – способность рожать мальчиков. Как ни будь гадки женщины, но если их осеменить, они произведут на свет новых бойцов мужеложеского траха, новых отважных солдат вселенского содомского ебанария; ебарей и шлюханов: давалок и сосалок.

Многообразие шлюх борделя в «Проституции» способно взбудоражить даже закоренелого гомофоба. Условно говоря, человека, испытывающего отвращение или остающегося равнодушным к какому-либо виду товаров, можно, однако, зацепить широтой ассортимента. Выставленные Пьером Гийота на продажу проституты не только удовлетворяют любые вкусы, они могут новые вкусы воспитывать. Есть португашки, у которых малафьи всегда на две чашки. Есть арабы, которые подчинили своему разуму анус так, что могут своей жопой презрительно сплевывать. Есть негры, невиданно поднаторевшие в минете, потому что стали сосать хуи в младенчестве – сразу после того, как их отняли от груди матери; носы этих негров опозорят самый мощный пылесос – стоит негру лишь принюхаться к пробору волос меж ягодиц, как его ноздри тут же залепливаются дерьмом. Есть мальтийцы, чьи языки длиннее солитера; едва просунутые в анналы, они уже щекочут внешние стенки желудка. Есть, наконец, русская шлюха по имени Володя, чей жопец готов принять в себя болт любого размера. Володя, который может сосать арабские члены даже сидя на толчке, испражняясь по-большому и по-маленькому одновременно. Шлюханы Пьера Гийота готовы вовлечь клиента в какие душе и телу будут угодны ебальные процедуры: «Лыжник», «Вертолет», «1000 и 1 голыш», «Дерьмоед». Юные оральные иллюзионисты могут принять хуй клиента за левую щеку, а правой при этом разговаривать, уточняя характер пожеланий того, кто всегда прав… И как ни будь сложен язык романа, что Вы читаете (что транслитерационно, что орфоэпически), картинки он вызывает в сознании читателя живые, отчетливые. Когда Сорокин жеманился, открещиваясь от обвинений в порнографии, он справедливо замечал, что говорить о порнографичности художественных произведений можно лишь применительно к визуальным формам искусства. Это справедливо в 99 и 9 в периоде процентах случаев, но Пьер Гийота вот доказывает, что написанное буквами тоже может быть порнографичным. В романе «Проституция» соблюдается два основных требования, которые предъявляются к «классическому» порнографическому фильму: в нем практически отсутствует сюжетность; в нем трах прекращается лишь на несколько секунд, не более. Ни на одной из страниц толстой книги Пьера Гийота Содом в тень не отступает. Содомия в режиме нон-стоп.

 На обложке книжки можно прочитать такие слова Жана-Франсуа Жослэна: «Гийота в своем веке может напоминать Сада в своем, и в этом смысле, упразднив время, они выглядят современниками. Но не более. На самом деле, если Гийота и происходит от кого-нибудь, то от Фрейда, исследователя «черного континента» сексуальности». Алжир – белая часть черного континента, север Африки, но для «черного континента» сексуальности там оказывается самое место в 1960-х. «Черный континент» — звучит очень по-заповедному, с прямым указанием на области, в которые путь неизбранным заказан. Существует, видимо, и «черный континент» литературы – не в том смысле, что нужно вспоминать Амоса Тутуолу :-))… Одна из важных территорий этого континента стала теперь знакома русскоязычному читателю. И мне чудится наличие некой логики в том, что знакомство это состоялось благодаря человеку, тоже способному делать вещи, которые другие люди делать не умеют.

Перевести «Проституцию» на русский язык кроме Маруси Климовой не смог бы никто; доведись кому теперь сотворить полный русский «Finnegan’s Wake», это уже будет подвигом Германа Титова. То, что Марусей Климовой в очередной раз сделано нечто, недоступное другим, изумления вызывать не должно; в конце концов, именно ею было написано произведение, художественная ценность которого, на мой взгляд, указала на рубеже тысячелетий современной русской литературе на ее весьма скромное место. Тем, кто хотел бы за своими книгами видеть закрепленными такие определения, следовало бы понимать, что нет у них не только Божьей искры (это такой эвфемизм таланта), но и такой вещи, которую у меня не хватает воображения обозначить иначе, чем «связь с мировым культурным пространством». С этим у Маруси так хорошо, что лучше не бывает. Дело здесь не только в том, что марусина полиглотность интегрирует ее в это пространство легко, чего не случается с ее не столь продвинутыми в плане мультиязыковости коллегами по писательской профессии. Не только в том: например, в марусиной книге «Моя история русской литературы» находится место историческим персонажам, которых свободное владение французским от печати убожества не избавило… И вообще в последнее время любые разговоры о существовании некого российско-французского интеллектуального поля звучат пошловато – на фоне, скажем, той хуйни, что на прошлой неделе Путин впаривал в Ново-Огарево Морису Дрюону, может даже показаться, что русскому писателю лучше вообще ничего не знать про страну, называющуюся Францией… Однако в случае с Марусей Климовой ее перфектное знание французского может приниматься за исключительно заслуживающее уважения качество потому хотя бы, что это качество помогает ей вычленять из заявленного выше «мирового культурного пространства» самые его непреходящие зоны… А вот тут уже, если угодно, можно и о Божьей искре вспоминать. Много людей достигает в своем изучении иностранных языков (например, французского) достойных высот, но не всем из них (а точнее – почти никому) не попадается в подвальной букинистической лавке в городе Ленинграде «Смерть в Кредит» от Галлимара. А дальше формулу успеха уже можно описывать советским штампом: талант, помноженный на трудолюбие.

В отличие от писателей, переводчик, как правило, трудолюбив. Помимо трудолюбия, переводчику необходим хороший вкус. Со вкусом у Маруси Климовой опять-таки все невероятно заебись, но нельзя обойти вниманием и то, что переводческая специализация у нее «правильная» :-))… Безупречному вкусу потворствующая. Один из самых крупных топонимов на карте «черного континента» литературы – «Жан Жене». За топонимом «Берроуз» на этом материке тоже числятся обширные владения… Однако место Жене в канонической французской литературе едва ли даже не более весомо, чем его место в ряду главных нарушителей различных табуизмов в истории мирового искусства. Не будь Селина, так Жене пришлось бы объявлять французским писателем ХХ века №1, потому что Сартр или Камю, годясь на роль призеров, на верхней ступени пьедестала почета выглядели бы анекдотично. Причем Жене – тот, кто состоялся бы именно таким, каким состоялся, и в этой невозможной ситуации: «не будь Селина». Берроуз же значит для канона американской литературы того же периода куда меньше; выгодно возвышаясь над Керуаком, за Фолкнером он уже не слишком и заметен. Может показаться, что нельзя сравнивать несравнимое, можно вспомнить, что в то время, когда американский «литературный процесс» был сверхконсервативен, французский был открыт для того, чтобы крайности выходили на первый план и замещали собой норму; но лучше всего будет признать, что во Франции первооткрыватели и осваиватели «черного континента» литературы сумели (не ставя перед собой такой задачи) свои произведения сделать частью «сокровищницы национальной культурной традиции», а их американские условные единоверцы – нет. Это подчеркивает лишь, как Берроуз мал в сравнении с Жене. А вот с Гийота Берроуз выглядит очень уравновешенно: два искушенных творца экспериментальной прозы, два расширителя границ дозволенного, два… Перечень можно продолжить. Между тем становится ясным, почему Морван Лебеск, выступая в защиту преследуемого французскими властями Селина, назвал Селина именно вместе с Фолкнером величайшими романистами современности. Похоже, он предчувствовал, что их позиции в их цивилизациях не будут поколеблены.

Итак, Вы согласились с тем, что Марусю Климову отличают гигантского калибра талант и самой высокой пробы вкус (то, что Вы дошли в чтении этой статьи до этих строк, принимается за знак согласия). Мне давно уже начало казаться, что существует какая-то формула, с помощью которой Маруся Климова могла бы раз и навсегда дать отповедь многочисленным участникам и комментаторам уже российского литературного процесса, не вполне адекватно реагирующим на то, что Маруся делает. Причем формула эта мне казалась уже кем-то произнесенной и по совершенно иному поводу, в иной связи. И вот почему-то после прочтения «Проституции» я вспомнил, как эта формула должна звучать. В промежутке, кажется, между «Прыг-Скок» и «100 лет одиночества» Егор Летов дал где-то большое интервью, в котором предостерег своих поклонников и последователей от питания надежд на то, что они причастны к тем же таинствам, которые творимы Егором и его живыми и неживыми единомышленниками. Летов тогда сказал, что знает, где собираются «наши». Это были, кажется, Параджанов, Сидур и Пурыгин. И рек Игорь Федорович: я – там, а вы – тут. Счастливо оставаться!

Вот она, формула! «Счастливо оставаться!»… Никаких оснований проводить параллели между феноменом Егора Летова и феноменом Маруси Климовой нет – если не считать любви Летова скрыто и прозрачно апеллировать к Жоржу Батаю :-))… Еще большее кощунство — упомянуть в связи с именем Маруси трех персонажей, о которых говорил Летов. Думаю, что и Параджанов, ну а Леонид Пурыгин-то уж наверняка может быть зачислен Марусей Климовой к наиболее убежденным адептам ужасающего Марусю «дегенеративного искусства»… Выступая прямым наследником Филонова… И совсем уже даже не представляю себе, где те, про кого Маруся могла бы сказать «наши», и кто они – Люсетт Детуш, дух Селина, призрак Жене, фантом Тимура Новикова или кто-то совершенно иной. Но, ей-богу, Летов, давая помянутое интервью, похоже, не занимался мифотворчеством, а знал, о чем говорил. На самом деле был где-то и там, со «своими», когда всем казалось, что он только тут. Короче, Маруся Климова тоже имеет все основания произнести: «Счастливо оставаться!»… Марусин взгляд на человечество и манера его описывать вобрали в себя опыт самых выдающихся художников в истории этого человечества, сохраняя при этом возможную не для Адама с Евой – или не для Гомера :-)) – независимость, в силу чего Маруся – там, а мы – тут. И этого ее состояния нипочем не достигнешь, как ни пытайся наладить свои связи с «мировым культурным пространством». Как Бертолуччи Боулзом не лакируй и Сакамото не полируй. Рядом с каким-то из текстов Маруси в Интернете мне попался такой текст, в котором его автор (не помню, кто) рассказывал, как вот такими штуками (лакировкой-полировкой) занимался. В общем, Маруся действительно там, со своими «своими», а мы тут. Слабонервных надо успокоить тем, что «мы» в данном случае – публика разношерстная.

Несколько лет назад Маруся Климова, интервьюировавшая Пьера Гийота, задала ему вопрос о том, чего бы он пожелал русским читателям. Ни о каком тогда переводе «Проституции» речи еще не шло, поэтому речь шла не о русских читателях Гийота, а вообще о людях, читающих по-русски. Гийота тогда пожелал им терпения. Между прочим, это качество совсем не помешает тем, кто соберется прочитать его книгу. Маруся Климова однажды написала, что ей никогда не встречались люди, прочитавшие целиком роман М. Горького «Мать»; правда, по ее наблюдению, в том, что не смогли дочитать «Мать» до конца, люди не стесняются признаваться, в отличие от ситуаций, когда дело касается Пруста или Джойса. Конечно, дочитать до конца «Проституцию» тоже не слишком легко. Тому, кто все же решит ее осилить, хорошим подспорьем будут те блистательные поэтизмы, что вплетены в эту стенограмму возгласов, издаваемых спаривающимися самцами, или комментариев к спариванию. Некоторым из этих поэтизмов присуща афористичность. Мало ли, может и пригодится читателю, если запомнит: остроумием (или начитанностью) хочется порой блеснуть и в нештатных ситуациях. Например: «жопец любит, когда сиськи теребят», «орудовать лучше хуем, чем мастерком», «и в кайф сосать у тех, читать кто даже не умеет». Хороши и те поэтизмы, что не слишком афористичны, ибо уже не безличны: «меси жопец ты голыми руками», «перни-ка, чтоб я почуял, в какой я сад дружка гулять пускаю»… А есть блестящие образцы дидактического жанра: «одновременное испускание газов и отрыжка способствуют исчезновению складки на крайней плоти»; или менее официозное: «шлюхан должен опосля траха вылизать болт своего ебаря». Ну а самый поэтический фрагмент книги – это когда шлюха-сосалка смотрит на два восставших члена клиентов и спрашивает: «С какого конца начинать?»… Понятно, что ради таких бриллиантов можно пробираться сквозь любые дебри чрезвычайно мудреного текста. Выглядеть он может, например, так: «М’ссауд, д’ не разводи ты гнилые б’зары с ентим еблом! вали-к’ ты лучче в свой отсосный угол, там уж’ ента беззуба’ кр’сотка вафлю схав’ла с ентм красным болтом, трецца т’перь о стенку!.. ну во’! Ахмед, быстр’ ж’ ты!.. ты чо, саю шлюху уж’ оприход’вал? – «ыгы, бандер, но я уж и не зна’, скок’ раз! cпроси у саей блядины!.. он др’чил пару раз, а жопа уж г’това!» — «а ты, блядишша, вынь-к’ болт Саида из саей пасти, и ск’жи сво’му банд’ру, скок’ раз ты гл’тала!» — «семь!.. м’гу я снов’ ‘во в пас’ь з’править, х’зяин?» — «валяй, блядина!.. у т’я из жопы красное течет!.. кады сосать законч’шь, подь п’срать, да под’трись!.. Франки, я не лю’лю шшупать соб’чатин, у к’торых сперма в жопце застоялась! тады пушшай перчатки для прошшуп’вания дадут, да цену сбросят!» — «.. слышь, банд’р, во’ 10 динар!.. я и за Саида тож’ плачу!» — «прих’ди ишшо, потраха’мся, мужик!.. ты пра’льно за парнишку плат’шь, енто ‘му на пользу пойдет.., а каво ты хо’шь, шоб я т’е сбоку пристроил, кады ты долбить во ‘сю силу н’чнешь?.. енту блядишшу Али не хошь, не’? енто хорош’кая, но’ сеж на настояшшую блядину для амбалов, вроде т’я, не тян’т… эй, мужики, вы, чай, в’ласатку х’тите?» — «д’ ‘не шшас ‘се твои мальчата разом не ну’ны, я уж спустил!» — «д’ ить ты час так прос’дишь, и опять ‘се начнецца, бедняга…, а во’ ента в’ласатка т’е прошпендрычит ‘се тв’ органы, шоб уж до к’нчиты!.. гля’, Мохамед, как твой кореш прям’ на навозе бл’ндина долбит!.. у т’я от ентава не ‘стает?.. слышь, как бл’ндин хрипит, смеецца, кады е’ аж до крови пердол’т, как ‘на ляжки Мохамеда глад’т!, . а Мохамед так в саи тр’сы пердит, шо ево ‘ранглер аж на щикол’ки съехал!.. енто т’я шо, не возбужда’т?.. а во’ бл’ндин уж ме’ленно рыгает, а ево ебарь пердит в ответ!.. а в’ласатка голая ката’цца под твоим М’ссаудом, прям уж в паркет саим мусал’м тычецца!»…

Доктор Хувеналь Урбино, герой великого романа Маркеса «Любовь во время чумы», разглядывая свои гениталии, думал с грустью о том, почему же бог сделал их такими уязвимыми для источников механических повреждений. Как можно понять даже из коротенького отрывка «Проституции», герои Пьера Гийота не столь сентиментальны; в этом смысле они отличаются от доктора Урбино в той же степени, как отличаются от людей некоторые виды ящериц. А еще из этого коротенького отрывка можно понять, что Маруся Климова абсолютно права, когда предсказывает, что Гийота, увидев русское издание «Проституции», преисполнится священного трепета перед Россией… Наверное, помимо факта, что «Проституцию» оказалось возможным перевести, приведет Пьера Гийота в смятение и то, что издание его романа в России «осуществлено в рамках программы «Пушкин» при поддержке Министерства иностранных дел Франции и посольства Франции в Российской Федерации»… Это, наверное, выше для понимания не только Гийота, но и для понимания Путина с Дрюоном, и даже, допустим, Леоса Каракса, рассуждающего о том, насколько вдумчиво Пруст читал Достоевского.

25 января — годовщина очередная со дня рожденья Высоцкого. История любви русского мятежного поэта и французской актрисы (якобы красавицы) – тоже ведь доказательство существования особой породы русско-французских культурных связей. Между прочим, когда в «Проституции» владелец борделя Франки содомизирует одного из своих шлюханов, тому, задыхающемуся от наслаждения, впору вопить: «Прокали мне, хозяюшка, жопку по-черному!»…

И стоит вспомнить еще одного русского поэта – Николая Францевича Кунцевича, заклятого врага и друга Игоря Федоровича Летова. В предисловии, которым Маруся предваряет роман Пьера Гийота, приводится такая цитата: «Ницше сказал, что мог бы поверить в Бога, при условии, что он был бы танцором, Гийота, похоже, говорит, что тоже мог бы поверить в Бога, при условии, что тот был бы шлюхой» (Michel Surya. Mots et monde de Pierre Guyotat: «Lignes», octobre 2000). Ник Рок-н-Ролл тоже обнаруживает родственную Гийота душу. В своем альбоме «Московские каникулы» лет 13 назад он спел такую фразу, что вполне совпала бы с теологическими принципами Гийота: «Иисус Христос – хуесос!».

 О самой поэтичной сцене «Проституции» уже сказано, осталось сказать о самой драматичной. Это, конечно, та, в которой проститут по имени Жозуе блюет спермой, отсосанной у трупа. Такого и в кино не увидишь. И на Ошиму найдется табу.