ВЛАДИМИР ВОЛЬФСОН
«Истинным произведением искусства может считаться только то, которое не стыдно показать престарелым родителям или малым деточкам».
В.И. Тихомиров — авторитетный «митек«
Маруся Климова — это псевдоним, если угодно, бренд-нейм успешного производителя грязи, за которым стоит реальная личность известной петербургской переводчицы Татьяны Кондратович. Как автор она остается верна миссии своих вдохновителей — идолам французской литературной моды полувековой давности Жене, Батаю и Селину. Вот как сам Жорж Батай описывает эту миссию, говоря о Жане Жене: «Он выбирает мерзость ради нее самой, не обращая внимания на удобства, которые он в ней находит, он выбирает ее ради дурманящего влечения к мерзости, в которую погружается полностью — подобно мистику, в своем экстазе растворяющемуся в Боге».
На наших глазах Маруся Климова превращается в «мгновенного классика». Говорят, на презентацию ее книги народ по-настоящему ломился, и многих не пустили. Из магазинов книга исчезла, несмотря на несуразно высокую цену для того убогого вида, в каком была издана. Суета вокруг Марусиного романа достигла той стадии скандала, когда стыдно притворяться, будто не понимаешь, о ком и о чем идет речь.
Предупреддим: покупать роман «Голубая кровь» небезопасно не только потому, что придется его прятать от членов семьи. На такой риск охотники до модного чтива готовы взглянуть свысока — но не в том случае, когда вдобавок рискуют не дочитать книгу до последней странички за один уик-энд.
Если вы любитель «сказаний» про Конана, вам начхать на то, что под англосаксонскими псевдонимами эти романы пишут питерские авторы и что сам Конан — сущая бестия, ненасытный кровопийца. Вы скажете, что за это вы его и любите, и никто вам не посмеет возразить. Если вам доставляют удовольствие детективы Марининой, то благодаря сюжету, который вы, очевидно, находите закрученным, а до остального вам нет дела. И это тоже честно и правильно. Если вы — поклонница дамских романов, вам не составит никакого труда проглотить целиком 300 вещиц Барбары Картланд по той уважительной причине, что у вас, как и у героини с волосами «цвета зрелой пшеницы», спирает в зобу дыхание при одном мимолетном упоминании русского князя с узкими, мускулистыми бедрами в обтягивающих пантолонах (так в оригинале! — М.К.). Если ж «одного мимолетного» вам кажется мало, вы будете обнюхивать райские кущи порно, на каждом листике которого автор разложил для вас приманку.
В самом деле, что более всего ценят в своих кумирах любители экстремальных жанров? Верность флагу, преданность родной стихии. Остальное в счет не идет. Вот, скажем, если бы вдруг Барбара Картланд стала писать столь же виртуозно, как Вирджиния Вульф, при этом продолжая крутить свою «старую песню о главном», ничего бы она не добилась: многие ее обожательницы от нее отшатнутся бы в испуге, а меж тем ни один из любителей Вирджинии Вульф все равно не станет ежестранично блеять и гугукать вслед за героинями ее romances. В этом вся фишка: авторы подобных жанров и их «верные» читатели — это общность сектантского толка. Читателя, равнодушного к «символу веры» той или иной секты, или даже сочувствующего ему, но просто неготового к исполнению сектантского устава (с неослабевающим интересом читать на каждой странице одно и то же) в секту силком не загонишь. «Неверный» читатель не сможет одолеть больше 20-30 страниц из романов Маруси Климовой. Ибо их автор — писательница-сектантка. Символом веры в секте, где она состоит, является грязь.
В своей секте Маруся Климова — настоящий стильный автор. Она создает «правильное» и качественное сектантское чтиво. «Правильное» — потому что никогда не изменяет главному сектантскому принципу — в данном случае он звучит как «все о грязи и немножко о погоде». Качественное — потому, что ей в этом жанре легко дышится и клево работается.
Итак, чтобы надеяться дотянуть чтение «Голубой крови» до конца, вы должны точно знать, что вас не устраивает такая неравная пропорция «грязи» и «погоды». Вы нежно сочувствуете тому, что первейшим детским воспоминанием рассказчицы оказывается «тыкание детскими пипками». Вы умеете ценить фразы типа «хоть разок с ним посношаюсь!» — эти своего рода слоганы литературного бренда Маруси Климовой, подобно тому, как фразы «я еще не выкурил свою последнюю сигарету» или «он завел своего коня в ее пшеницу» являются узнаваемыми трейд-марками других жанров. «Вслед за ужасом и смехом, — констатируете вы вместе с автором послесловия М. Трофименковым, — приходит новое, неожиданное чувство — чувство нежности к странным и неприкаянным фантомам, невесть каким ветром занесенным в фантомный Париж или фантомный Петербург», — иными словами, вы станете задушевным наперсником исповедей гей-славянина Павлика и девицы по имени Маруся (имеются в виду персонажи романа).
Если вы действительно такой читатель, тогда (и только тогда!) вы не просто с довольным урчанием подчистите всю грязь с марусиного подноса, но будете еще облизывать ее с пальчиков. И если по ходу этого объедания у вас мелькнет вопрос о приправе, которая дает блюдам из грязи узнаваемый вкус, то вы будете вознаграждены ответом в последнем абзаце.
«Нищиы был одет в лохмотья, а рядом с ним лежала собака, грустно положив морду на лапы. Подавали ему исключительно из-за собаки, такая у нее была грустная морда. А нищий был просто придатком».
Это — информация о повествовательной ауре романа; по большому счету, он о «придатках», которым подают за грустную собачью морду. Есть на свете такая профессия — «вызывать неожиданное чувство нежности». Программа- максимум героя в том, чтобы склеить какого-нибудь непыльного старикашку из западной страны, но на худой конец подойдет и французская «колода» шестидесяти пяти лет. Выйти за Павлика она готова, но содержать его, правда, не хочет.
Все эти байки, побасенки и пристебочки звучат чертовски органично; в лексическом, интонационном и ритмическом измерениях речь персонажей отливает тем ровным блеском, какой бывает, когда со стилем работае переводчик-профессионал высшего класса. Однако в этом весь фарс ситуации вокруг Маруси Климовой. Собственный тонкий слух нужен автору, как мертвому ослу уши; в экстремальных жанрах — свои правила игры. Если бы Маруся писала безобразно, количество людей с клиническими наклонностями, способных, благодаря этому, прочесть ее романы от корки до корки, нискольок бы не уменьшилось (пример Барбары Картланд). Точно так же — безотносительно к ее мастерству — изначально курьезны попытки сделать из текстов писательницы-сектантки литературное событие. В современной критике привился термин «паралитература» (по аналогии с парапсихологией и т.п.) как-то надо было обозначить палп фикшн, разномастное левое чтиво. Тем самым введена в действие негласная конвенция, цель которой литературный карантин. Паралитература, помещенная в резервацию, застрахована от гонений и попыток возродить худсоветы с целью воспрепятствовать распространению низкопробного чтива. Когда грязь названа грязью, а «не самым пронзительным питерским дебютом с «Бедных людей» Достоевского» (как хватило размаху назвать роман «Голубая кровь» представителю дружественного лобби), у читателя возникнет гораздо меньше сложностей с ориентацией.
Журнал «ЕВРОПА-СТИЛЬ» №1 (7) 2000