Дмитрий Бавильский
<…>
В романе другого известного француза, Пьера Гийота «Проституция» страниц чуть меньше – чуть больше 300. Да и формат книжки значительно меньше – типичный колонновский формат – пузатого томика (так раньше, при советской власти, поэтов выпускали, хороших и не очень) с толстой бумагой, сопротивляющейся быстрому перелистыванию. Тоже, между прочим, классически, колонновской бумагой.
Но на чтение «Проституции», несмотря на завлекательность названия, целиком и полностью передающего содержание (практически безостановочный секс-конвеер), много тяжелее будет.
Дело в том, что практически весь роман (за исключением нескольких вставок) представляют из себя невыправленный речевой поток. Увы, это даже не поток сознания, по которому можно блуждать без ущерба для собственных глаз. Гийота перещеголял не только Джойса с Беккетом (которых в основательном предисловии вспоминает мужественная переводчица – после «Проституции» я зауважал Марусю Климову ещё больше, тем более, что труд её носит явный оттенок мазохизма), и Элиота с Гертрудой Стайн. Прямую речь мы вынести ещё в состоянии (после Натали Саррот? Да запростяк, нас и не тому уже научили).
Фишка «Проституции» в том, что прямая речь передаётся не так, как пишется, а так как слышится. Впрочем, подобные образчики в авангардной литературе нами встречались, и тоже не раз. Но Гийота идёт дальше – звучащая речь транскрибируется им, наподобие того, как в путеводителях и разговорниках транскрибируется чужеродная речь. Нас таким образом учили транскрибировать в университете, мучили на первом курсе чуть ли не полгода.
Вот мы и мы пыхтели, громя и корёжа, к примеру, классические катрены «Евгения Онегина». Гийот транскрибирует речь полуграмотных мальчиков-проститутов, выросших в арабских кварталах, всё это смешивается в чудовищную, гремучую, но отнюдь не взрывоопасную (напряжённое чтение напрочь лишает текст катарсиса) смесь. Отчуждает написанное, выводит за скобки обыденного сознания.
Ну, да, ад – это другие. Другое. Посмотри на ангелов, на свой дом, ангел, посмотрите на арлекинов. И голос как у алкашей. Одна из фраз, вынесенных на обложку, подтверждает: «Эта книга является правонарушением, нарушением смысла, нарушением письма… разрушением буржуазного и мелкобуржуазного языка…» Точно так же (добавим), как противоестественные наклонности являются нарушением традиционного уклада, логики жизни и т.д. и т.п.
Правильно ли я понимаю, что гомосексуалисты в современной культуре выполняют ту же самую роль, какую в средневековой экономике почти что бескорыстно 😉 исполняли евреи? Обновление застоявшейся крови, заскучавшего обывательского колорита происходит через разные искусства, кстати, через литературу – в меньшей степени.
Особенно это, между прочим, касается русской прозы – трудной, сугубо мужской забавы. Сложно вспомнить великих русских прозаиков, которые бы любили только мужчин. Даже если посоветоваться с Симоном Карлинским, на ум приходит только Гоголь, да и тот под вопросом. Вот проникновение и происходит с помощью прививки изящной гальской бессмыслицы русскому дичку.
Насколько продуктивно – покажет время. Наши передерсты тоже не лыком шиты – достаточно вспомнить прозу питерского полуподпольщика Александра Ильянена, его обширную синтаксическую поэму, опубликованную пару лет назад в «Митином журнале». Но Гийотовский балет во славу второй (или третьей? Спецы, поправьте!) палатолизации и отсутствующего интервокального йота много радикальнее будет.
Цитирую наугад: «гля’, как ент’ Лауель трясет св’во крысана в трусне! Ент’ в’ласатка прям’ выбира’т с’е еб’рей, а тех над’калить крысин’ми хв’стами прям’ оруд’вать по полн’!…а как енти звезды прикин’ты, обосрацц’ и не жить! Д’вай лезь му’ в тр’сы, ентой ночной бабочке, пр’сифонm му верзоху, ентому чувырлу!… д’ ‘ ни, к’жись, пер’тирают, што они щас н’мылились делать…» Всё, не могу более, устал регистры переключать, чтобы все апострофы тут расставить.
Недолго музыка играла!
Хотя по здравому размышлению понимаю, что не передаёт цитируемый отрывок всей сложности Гийотовской «Проституции», так как на больших пространствах все эти языковые эксперименты, все эти апострофы, смещающие центры тяжести, работают совершенно иначе – отбойными молотками какими-то. И я начинаю думать о самочувствии корректоров и верстальщиков, не говоря уже о судьбе героической женщины, Маруси Климовой, способной вытерпеть такое. Можно только догадываться, сколько времени и сил она потратила на эту титаническую работу.
Нет, догадаться, всё-таки, невозможно. Тем более, сложно придумать, кто способен одолеть эту книгу от начала до конца. Мне казалось, что наше расслабленное и торопливое время никак не способствует возникновению подобного рода жестов, ан нет, живёт и процветает. Неужели же только лишь из одних субкультурных соображений? И что это за сила такая, полная энтузиазма и бескорыстия?
Между прочим, маргинальные книги сегодня не выпускает только ленивый. Есть даже целое издательство (сами знаете какое), в названии которого весьма чётко прописана цель – всегда оставаться на обочине. Но, несмотря на это благородное стремление, тиражи изданий «Ad’marginem’a», особенно в последнее время, всё чаще и чаще взлетают на недосягаемую для других издательств высоту.
И вовсе не потому, что маргинальность постепенно становится нормой нашей жизни. Просто, как выясняется, есть маргинальность и «маргинальность», игра и судьба, попытка воспользоваться чужим опытом и невозможность избавиться от этого самого, отныне отчаянно декларируемого, опыта.
Такой вот странный урок преподносит нам сегодня этот странный и непонятный гомосексуализм.
4.02.2003
Топос
http://www.topos.ru/article/868