Прочитал «Мою теорию литературы» Маруси Климовой. Эта книга стала для меня ещё одним этапом в познании красоты такого явления как барокко. Вообще, живя и чувствуя год от года, я уже настолько сблизился с внутренней красотой барокко (а барокко это больше, чем стиль, это даже больше, чем жест или каприз — это бессмертие), что, наверное, почти ничего нового не открою для себя в книге Жиля Делёза «Складка», до которой всё никак не доходят руки. В детстве мне казалось, что я люблю готику, но уже тогда на самом деле я любил барокко. Просто удивительно, насколько проницательными иногда бывают глупые люди: помню, как на первом курсе учившаяся со мной поэтесса, чьи таланты сильно уступали телесным габаритам (не говоря уже о том, что она себя считала инкарнацией Артюра Рембо, а свою возлюбленную тремя курсами старше перерождением Верлена — вообразите кем надо быть, чтобы в такое верить) сказала мне: «Готика? А я думала, ты любишь барокко». Живя и развиваясь, я понял, что она была права.
Книга Маруси Климовой «Моя теория литературы» стоит теперь на полке между учебником по бразильскому колдовству и учебником по структурной лингвистике. Если Маруся мне кого-то и напоминает, то, пожалуй, Антуана де Ривароля, светоча галантных салонов при последних Бурбонах. Ривароль был самым язвительным, остроумным и легкоперым автором своего язвительного, остроумного и легкоперого времени. Нынче время совсем другое, но гений Маруси позволяет ей, принципиально не используя таких слов как «женщина» или «деньги» (у Маруси только «бабы» и «бабки»), находясь, казалось бы, в совершенно противоположном стилистическом потоке, в совершенно противоположной стране и в совершенно противоположной эпохе, представать в единственно возможном виде — в облике самой настоящей утонченной аристократки, так что видишь её где-то непременно на балу, рядом с Людовиком из перламутра или под ручку с марципановым маркизом де Садом, а сверху словно конфетти сыплются ворованные крышечки и рекламные вкладыши, вокруг искрятся фейерверки на лучинках от толстовской бороды, и король посвящает Марусю в рыцари, а то и жалует ей кардинальское достоинство (во Франции кардиналов назначали короли, Папы же фактически лишь подтверждали титул) — поскольку в те времена, которые лично я почитаю наивысшим пиком в истории человеческого развития, власть принадлежала острословам, а красоту почитали превыше добра. Живёт писательница Маруся Климова в мрачном Петербурге, а озаряет своим светом не только его, но и Париж XVII века. Вот что значит — по-настоящему властвовать над временем! От Ривароля Марусю, кроме того, что она вообще не имеет никаких аналогов, отличают две важные вещи. Во-первых, как мне кажется, Маруся — не ленивый человек (избежавший гильотины Ривароль даже в эмиграции лежал на диванчике, и вообще почти ничего не дописал до конца, завещав для себя эпитафию «Лень украла его у нас раньше времени»), хотя, возможно, будь она в самом деле министром или кардиналом, что-то в этом обстоятельстве могло бы и поменяться. А во-вторых, едва ли в мире родится второй Эрнст Юнгер, который мог бы подобно первому, написавшему исследование про уже мало кому известного на тот момент Ривароля, перевести работы Маруси на важные мировые языки и явить их со столь убедительным послесловием. С другой стороны Марусю, равно как и всех подлинных гениев вообще, касаются слова Ривароля: «Из десяти человек девять обо мне скажут плохое, а один скажет хорошее, но сделает это плохо».
http://necrolfus.livejournal.com/175683.html