Пресса

Луи-Фердинанд Селин
Собрание сочинений в 4-х томах (“Смерть в кредит”; “Из замка в замок”; “Север”; “Ригодон”/“Интервью с профессором Y”)
С-Пб, “Ретро” 2003

Если в актуальных условиях вообще может быть уместно говорить о существовании книги, которую стоило бы прочитать каждому, то тогда уж это непременно будет книга Селина. К примеру, любая из составивших его “северную” трилогию — “Из замка в замок”, “Север”, “Ригодон”.

 На такой вывод наталкивают вовсе не прорывные ноу-хау Селина в романистике и не выдающаяся художественная ценность его произведений; со всей очевидностью можно утверждать, что современный человек вполне может обойтись без того, чтобы иметь даже общие представления о величайшем явлении в мировой литературе (да и о самой этой литературе вообще). Пойнт в том, что прочитать “Север” или “Ригодон” нашему современнику будет полезно не с точки зрения культурологии, а с точки зрения человековедения – чтобы раз и навсегда изжить в своем мировосприятии иллюзии вроде таких, что человек по природе своей гуманист и что любовь к ближнему может быть не безответной. Селиновы хроники времен второй мировой войны (на стадии разложения третьего рейха) служат развернутой и достоверной иллюстрацией теории Селина о том, что “человеческие существа уже по природе своей доносчики и стукачи, поскольку такими они появляются на свет”. После второй мировой и после смерти Селина в истории человечества не оказалось ничего такого, что могло бы поставить под сомнение селинову правоту.

Знать твердо, как знал Селин, что человек за редчайшими исключениями являет собой тварь гнилую, все человеку же в ХХI веке будет хорошим подспорьем в жизни в силу того, что существенно скорректирует его исходные установки для формирования принципов своего существования во времени и пространстве, призванных обеспечивать выживаемость; отучит видеть разницу между пацифистами и милитаристами и думать, что первые обслуживают демократии, а вторые – деспотии. Между тем белого человека (сохранившегося как вид получше, чем пророчилось Селином) и поныне в самых разных местах и в самых разных инстанциях убеждают в том, что главной книгой, единственной, которую непременно следует прочитать и которая должна быть в каждом доме, остается Библия. Селин не так уж чтобы совсем далек от Библии; в дни, когда он писал “Ригодон”, в канонической галлимаровской серии “Плеяда” готовился том Селина, том для серии “безоговорочной классики”, бумагу для которой производили на бумажных заводах Боллоре в Бретани; на той же самой бумаге печатают и все издающиеся во Франции Библии. Однако после прочтения трилогии Селина читать Библию уже решительно незачем, потому что Селин в своей эпопее представил неопровержимую доказательную базу в поддержку того, что Библия, будучи самой читаемой книгой в мире, оказывается и самой скотской книгой, самой садистской и расистской, в сравнении с сюжетами которой страсти-мордасти из трагедий Эсхила или Софокла покажутся сегментами комиксов. На самом деле, человек прошедший две мировые войны в разных качествах, ощущавший, что нить истории проходит прямо через него, и замечавший за собой странное свойство – становиться объектом для обвинений во всех смертных грехах со стороны всех всегда и везде, просто не мог остаться достаточно романтичным для того, чтобы обращаться к Библии как к аккумулированной божественной истине, сокровищнице божественного здания. Потому что этому человеку доподлинно было известно, что “приходится иногда самому подменять доброго Боженьку и справедливо разделять все блага мира”, ибо если этого не делать, то можно попросту сдохнуть. И что, подменяя Боженьку, не резон становиться лицемерным и отрицать очевидное, ставшее в условиях “вакцинированного апокалиписиса” сверхочевидным: заботиться о других – значит подставлять себя, Мудрость всегда выступает в паре с Эгоизмом.

Получается, однако, так, что мудрость присуща шестидесятипятилетнему Селину, творящему свой последний шедевр, но этой мудрости не доставало ему в ту пору, о которой этот шедевр повествует. Так же, как с мудростью, обстоит дело и с человеконенавистничеством, закрепленным историками литературы и историками Франции за Селином в качестве основообразующей его мироощущения; книги Селина действительно выдержаны в чрезвычайно мизантропических тонах, но вот во время последней пока из мировых войн он позволял себе совершенно не мудро и не эгоистично проявлять нечто даже вроде человеколюбия, удивительным образом умудряясь в своем ригодоне будущего “мученика коллаборационизма” оставаться врачом не только в смысле обладания медицинскими знаниями, но и в плане обладания медицинскими препаратами. Допустим, в то время, когда в Зикмарингене все обитатели окрестностей Замка старались конвертировать любые ценности в дополнительные калории для своих истощенных организмов, доктор Детуш тратил остатки своих сбережений на камфарное масло и морфин, которые он покупал у контрабандистов и без которых было невозможным облегчение страданий заживо подгнивающих с разных концов бошей, хрянцузов и много кого еще. В процессе чтения трилогии ощущаешь, что Селин в последний раз повел себя не совсем в соответствии с нормами врачебной этики еще будучи Бардамю, когда в Тулузе не спустился в подземелье к расшибшейся мамаше Прокисс. Впрочем, учитывая ее возраст и высоту, с которой она упала, а также твердость намерений Робинзона не повторять своих ошибок, врач там мог потребоваться только для засвидетельствования смерти. Ну, формальным подходом к профессии (к любой из двух своих профессий) Селин, “гений литературы и медицины”, не отличался никогда.

Жалкие недруги Селина, типа Альбера Бегена или Сартра, не уставали повторять в чрезвычайно важный для решения участи Селина послевоенный период, что кроме Бардамю Селин не создал в своей жизни ничего выдающегося. С выходом в свет четырехтомного собрания сочинений Селина на русском языке в блестящих переводах Маруси Климовой, в котором по-русски впервые вышли “Север” и “Ригодон”, и русскоязычный читатель имеет возможность убедиться в том, что гений Селина так и не ослабел; как бы пошло и пафосно это не прозвучало, но не ослабел на самом деле до последнего вздоха – Селин умер на следующий день после того, как в “Ригодоне” была поставлена финальная точка. Разумеется, в том же “Ригодоне” Селин кажется уже меньшим перфекционистом, чем, например, в “Смерти в кредит”; что ж, в последние месяцы жизни автор может разрешить себе не переписывать страницы заново – в стремлении не просто “поймать эмоцию”, а поймать ее за жабры. Несмотря на это, хронологические несоответствия, которые допущены Селином в “Ригодоне”, наверняка вызваны не тем, что по мере приближения к смерти его сознание якобы все глубже погружалось туда, куда его прописали недалекие исследователи, — в хаос и сумерки; “возвращение” в Зикмаринген, которое в действительности было не возвращением, а прибытием, очевидно, потребовалось Селину для того, чтобы, не отвлекаясь на “повторение пройденного”, усадить побыстрее себя, Лили и Бебера в поезд, идущий на север (сначала только на север! А потом чуть-чуть на восток) и успеть довезти себя с ними в нем в последнем томе своей хроники в Копенгаген. А уж тот момент, что Селин, Лили и Бебер пускаются в путь в ноябре, а на следующий день продолжают его в мае, а затем в тот же день наступает середина лета (в то время как биографы Селина настаивают на том, что “в реальном времени” этот вояж занял всего пять суток), и вовсе нелепо списывать на будто бы явное помешательство обреченного на скорую смерть инвалида. Селину вполне могло доставить огромное удовольствие придание событиям пяти дней эпического колорита, выстраивание на их основе монументальной летописи погружений из кошмара в кошмар людишек, уцелевших к закату бойни; что до стремительной смены времен года, то в условиях регулярных бомбардировок фосфорными девайсами и разноцветных факелов на руинах городов мир становится демисезонным, у открытого огня разница между ноябрем и маем может становиться неразличимой и несущественной.

Собственно, в романе на трехстах страницах о пяти днях нет ничего необычайного, поскольку объектом международного культивирования случалось оказываться и событиям одного дня, растянутым почти на тысяче страниц. Между прочим, утверждение о том, что в смысле художественных открытий в жанре романа проза Селина не уступает прозе Пруста или Джойса, не есть исключительно креатура Анри Годара; по крайней мере, без всяких ссылок на него о Селине в такой компании и в такой транспозиции написано многими людьми на многих языках. Разумеется, определяя себя в предвосхитившем “северную” трилогию “Интервью с профессором Y” как “единственного новатора века” и делясь с читателями в “Севере” тем омерзением, которое вызывают у него романы–“проникновеннейшие послания к человечеству”, романы “более-менее закрученные” и “с элементами педерастии”, Селин выгодно противопоставлял себя прежде всего своим соотечественникам из числа коллег-современников, желавшим Селину гадостей в широком диапазоне – от смертной казни по 75-ой статье до разорения с забвением. Однако сейчас, спустя более четырех десятилетий со дня смерти Селина, неангажированный литературовед должен признать, что на фоне книг Селина теперь даже “Улисс” выглядит не более чем “более-менее закрученным посланием к человечеству с элементами педерастии”.

Если подходить к данному вопросу опять-таки не с точки зрения культурологии, а с точки зрения человековедения, то будет видно, что даже самые роскошные закрученные послания – для факультативного чтения, а Селин – для обязательного.

Книги из четырехтомника Селина, выпущенного издательством “Ретро”, кстати, не только читать приятно, но и просто держать в руках: такое стильное издание в наше время не часто встретишь.