Любовь Зиновьева
 |
 Маруся Климова. Моя история русской литературы. — Спб: ИЦ Гуманитарная Академия, 2004. — 352 с. |
«Моя история русской литературы» — дальше заглавия этой книги можно (я не настаиваю!) не читать, да и не печатать, кстати. Имя писателя, заглавие книги, а заодно и художественное оформление ее — исчерпывающе информативны. Оформление нас не касается, об имени мы поговорим ниже. Но за содержанием — если не верить первому визуальному впечатлению — полезно обратиться к рецензиям, ведь именно критики первые наши советчики, за их напутным словом «добро» или «лучше не надо» мы и обращаемся к ним. Однако две рецензии, найденные на гей-ру (В. Кирсанова и В. Бондаренко), похожи на мексиканское танго: шаг вперед, три назад и плавно два шага в сторону; впрочем, вполне в традиции литературной критики. Есть еще одна рецензия — несколько жеманная, настойчиво и тягомотно уводящая нетерпеливого читателя в рассуждения об эссе, Монтене и т.д. — в общем благожелательная. Кажется, эта рецензия написана самим автором книги, несмотря на то что он (она) большей частью говорит о Марусе в третьем лице; и критикесса, якобы опаленная огнем неведомых ей ранее истин, бросилась к компьютеру дабы снести и «свое золотое (это слово она стыдливо опустила Л.З.) яичко» — намекая на эпигонство, неизбежно следующее за бестселлером. Яйца своего она не донесла, и правильно сделала: засиженное яйцо всегда болтун! — так говорит народ. Итак, рецензии мы отложим.
В поисках истины обратимся к самой книге, точнее к ее отрывку на гей-ру чтобы очень скоро понять, что мы имеем дело с простейшим, как топор неандертальца, цинизмом. Притом — в приведенном отрывке такое множество «где-то… что-то… кто-то… когда-то…», что цинизм этот кажется вполне кухонным, если не сказать — базарным. Странно: советская школа осталась далеко позади, в детстве автора, а Маруся никак не может простить школе навязанных ей стереотипов, своих пятерок по литературе, заслуженных «в угоду» учителям. Мои учителя ставили мне пятерки по тому же предмету за умение самостоятельно излагать свое мышление, бывало из класса выгоняли за несогласие с литературными штампами, но оценок не занижали.
Вопрос о том, когда возникла русская литература, и по сей день остается открытым. Плачем Ярославны она, разумеется, не начиналась и не завершалась. Филологу должно знать такие вещи, иначе действительно разумнее спалить свой диплом без остатка. Отсылаю новоявленного «историка» к трудам Лихачева, Рыбакова и т.д. Что же касается классиков русской литературы, то, вероятно, я повторю известное: литературные псевдописатели, как прошлые так и современные, неизбежно уступят место настоящим писателям, время само расставит все на свои места, оно не нуждается в том чтобы его грубовато подгоняла пинками Маруся Климова, сбирая на свои литературные нивы сомнительную популярность.
Как ни топчи старика Державина, он давно уже не по Марусе, а по Белинскому: «отец русских поэтов», его бессмертные стихотворения «Бог», «Властителям и судиям» «томов премногих тяжелее»! Пушкин был и остается великим поэтом и отнюдь не из-за пресловутого «мгновенья»! — Единственное, кажется, стихотворение Пушкина, которое Маруся запомнила. (Напрасно, все-таки, ей ставили в школе пятерки!) Еще полтора века назад Писарев заявил, что всякий сапожник в сто раз полезнее Пушкина. Безымянный сапожник давно помер, Писарева никто добровольно не читает, а Пушкина читают уже двести лет — его поэзии, как хорошему вину, срока нет. А то что рожей не вышел и попросту «урод», так то дело Богово! Да и Гоголю с его носом, и Жуковскому с квадратной головой не повезло — укорила их Маруся за нелепоту телесную! Современники находили весьма непривлекательным (а по характеру и зловредным!) любимого поэта Маруси Климовой М. Ю. Лермонтова. Но никогда еще физическая красота не была критерием таланта!
Вообще, такие слова как «идиот, кретин, урод и т.п.» выдают интеллектуальную нищету писателя. Можно написать изумительную заметку о литературе на любом сленге, от академического до «фени», даже на своеобразном языке слесарей-сантехников, не используя при этом общеизвестной брани. Не всякая грязь, как говорится в пословице, лечебная!
Нет ничего проще как пинать умерших! Мертвые стыда не имут. Они уже далеко. Когда Пушкин умирал, доктор просил его кричать, не сдерживать в себе боль, поэт отвечал: «Жена спит…» и молчал. Нелюбимый Марусей Велемир Хлебников умер от голода в глухой деревне. Саша Черный умер после того как он спасал людей в горящем доме. Хармс, Цветаева, Маяковский, Есенин, Мандельштам — погибли не своей волей. Блок перед смертью сошел с ума. Великим поэтам дана была короткая жизнь и страшная смерть. Убивать их еще раз не имеет смысла, они уже не погибнут.
Впрочем, никого Маруся обидеть не хотела, просто с любовью (к русской литературе) что-то не сложилось. Напрасно родители-аристократы побили когда-то девочку за мелкое воровство «резиновым шлангом по голове», это вредит выражению лица и развитию ребенка! Эдак человек может всех на свете невзлюбить, не то что русских писателей! К счастью русская литература от этого злодеяния не пострадала. Маруся не первая и не последняя на скандальном поприще сквернословия в адрес почивших классиков; какое-то странное поветрие несет современных писателей забрасывать отходами человеческой жизнедеятельности то, что им не принадлежит — святое для многих читателей и просто граждан своей страны!
Кажется, в году девяносто седьмом прошлого века я обнаружила в Нью-Йорском «Курьере» любопытное сообщение: в Иерусалиме у Стены Плача в иудейский праздник Пейсех (Пасха) большая группа фанатично настроенных иудеев забросала американских иудеев-поломников «заготовленными накануне человеческими испражнениями в открытых пластиковых пакетах»! История Стены такого прецедента еще не знала! Можно представить сколько «снарядов» угодило рикошетом, а то и прямо в лицо, священной Стены Плача! Чья взяла, чем отразили внезапное нападение американские паломники не было сказано. А Стена… Она даже не дрогнула! И бровью не повела. Она н е з а м е т и л а ни фанатиков, ни паломников, ни того, чем ее забрасывали.
Последнее, о чем я хотела бы сказать в этой заметке, это псевдоним автора книги «Моя история русской литературы». Цель литературного псевдонима не скрывать, но открывать читателям автора. Условно псевдонимы можно разделить на пять категорий: смысловые (красивые), сверх-тайные, характерные, личные и подражательные. Смысловые и красивые, с легким флером таинственности, берутся при неблагозвучном родовом имени или в погоне за оригинальностью (Горький, Белый, Черный, Красный, Ахматова, Маяковский, Хармс); сверх-тайные — для создания вокруг своего настоящего имени неразрешимой тайны (Бонавентура, Тэффи); характерные — для того чтобы подчеркнуть, выделить черты своего характера или национальность (Сталин, Жид); личные — складываются из личных симпатий, склонностей (Ленин, Катин, Машин и т.п.); подражательные — берутся от собственных имен любимых героев, писателей и т.д. (Сологуб и т. п.). Для сокрытия национальной принадлежности подходят все категории псевдонима, границы которого вполне еще можно расширить.
Молодой Чехов, неосторожно взявший псевдоним Антоша Чехонте, некоторое время отталкивал от себя серьезных читателей и критиков, но вовремя спохватился и вернулся к своему настоящему имени. Если бы его псевдоним остался неизменным, то мы имели бы на сегодняшний день в Серпуховской области (с проживающими в г. Серпухове серпуховиками и серпуховчанами) не город Чехов с чеховичами и чеховчанами, а город Чехонте с чехонточанами. Спасибо классику, не подвел! Словом, псевдоним — вещь деликатная, требующая особой осмотрительности.
Псевдоним автора книги «Моя история русской литературы» — Маруся Климова, не кто иной (иная) как «Мурка», та самая, о которой поется в самом популярном шлягере, можно сказать гимне, уголовников советского периода. Эту песню можно найти в песеннике «Русский шансон. Выпуск № 6» (Издательство Владимира Катанского, Москва — 2002), страница 20. Фабула нетленного произведения такова: Из города Ростова прибывает в Одессу на гастроли банда под предводительством Мурки, очень крутой особы, «даже злые урки — и те боялись Мурки…». (Припев: «Мурка — ты мой Муреночек! Мурка — ты мой котеночек! Мурка, Маруся Климова, прости, любимая!») Но вот беда, кто-то из своих оказался «шалавой», сдает чекистам товарищей по общему делу. Вычислить «шалаву» долгое время не удается. Мурка прокололась сама: сдавая в руки правосудия коллег, она решила, что этого подвига достаточно чтобы считать себя настоящей чекисткой, труженицей щита и меча — вырядилась в кожаную куртку и нацепила наган (револьвер); кожаная куртка и наган — визитная карточка чекистов довоенного времени. И в таком прикиде она отправилась не куда-нибудь, а прямо в «шикарный ресторан»! Вероятно по старой привычке. Туда же заглянули и братки из ее банды. Братки смекнули кто такая Мурка и один из них (повествователь) с горькими причитаниями («…что ты не имела, разве ж я тебя не одевал? Кольца и браслеты, юбки и жакеты…») убивает Мурку на месте и наповал!
Песня о Мурке была так популярна, что в известном советском детективе «Место встречи изменить нельзя» чекист убедительно доказывает бандитам, что он свой, исполняя на рояле именно «Мурку».
Не думаю, что автор своей книги Маруся Климова считает себя в некотором роде чекистом Штирлицем, ведущим опасную подрывную деятельность во враждебном ей стане Русской Литературы. Враги ее бессмертны! До Штирлица, кстати сказать, тоже надо дослужиться. Только вот псевдоним не лапоть — так скоро не скинешь. Остается надеяться, что Маруся Климова не суеверна, ведь по народному поверью — чье имя возьмешь, того судьбу и проживешь…
az.gay.ru
май 2005 года
http://az.gay.ru/articles/reviews/irl_mk.html