Анна Матвеева
фестиваль петербургского декаданса, Клуб «Зоопарк», 7.02.1999
Песни, романсы, фокусы, поэзия, перформанс, возможное появление Владислава Мамышева-Монро, закрытость вечера для «обычных граждан» и обязанность граждан необычных «позаботиться о совместимости своего облика с образом декадента» (цитируется пригласительный) – вот составляющие коктейля под названием «Петербургский декаданс», предложенного избраннейшей публике Новой Академией Изящных Искусств в трогательном союзе с утонченнейшими аристократами петербургской литературы, чтобы не сказать – культуры, Александром Ильяненом и Марусей Климовой! Публика в большинстве своем заботой об облике манкировала, но ждала хэппенинга. Имели место зажигательные приветственные речи. Присутствовавшие на сцене откровенно веселились.
Содержание фестиваля представляет собою добросовестный смотр достижений шоу-хозяйства; участники честно демонстрировали кто на что способен и кто во что горазд. Московский гость Андрей Бартеньев привез очень милый перформанс «Танцующий очкарик», в ходе которого азартно разбивал нашитые на костюм танцующего персонажа куриные яйца. Когда все яйца были побиты, а сцена залита белком-желтком, пришедший в негодность костюм был разрезаем ножницами и счищен с модели, подобно все той же яичной скорлупе, после чего вылупившийся персонаж удалился, а автор остался пожинать аплодисменты. Наш Вова Веселкин подтвердил свою славу всемогущего шоумена, мгновенно и мастерски создав образ «дитя порока», отточенный и профессиональный. Наталья Пивоварова спела романс, юноша Игорь Петров прочел плохо запоминающиеся «Стихи». Г-н Мамышев-Монро действительно появился, нас сей раз в роли Аллы Борисовны Пугачевой, и исполнил несколько песен, сопровождая их демонстрацией на двух экранах собственного видеофильма. Несколько музыкальных коллективов нещадно эксплуатировали кабаретную тему. В общем, все старались в меру своих сил ради успеха предприятия, поэтому отвлечемся от фестивальной программы и обратимся к самому предприятию – к прецеденту, поскольку (если уж относиться к нему как к арт-событию) его координаты очерчиваются не столько перечнем участников, сколько констелляцией «Новая Академия – Маруся Климова – декаданс». Разумеется, это был бенефис устроителей.
Первое, что бросается в глаза – тот факт, что в понятие декаданса устроители вкладывают несколько иной смысл, чем это обычно принято. Общий колорит фестиваля – не столько утонченное вырождение благородного стиля, сколько жизнерадостный и безупречный китч. Случись в рамках «Петербургского декаданса» какая-нибудь выставка – на ней, конечно, было бы что-нибудь в духе канонического для данного термина Бердслея, но с тем же успехом могли бы быть выставлены декоративные голографические пейзажики или розовые кошки-копилки. Поэтому описание происходящего можно найти не у классиков жанра – Валери или, в литературе, Гюисманса – а в более свежих источниках. «Денди был сверхэлитарен. Его поза выражала презрение, даже скуку. Он был весь посвящен «хорошему вкусу» … Знаток Кэмпа находит более изысканные наслаждения. Не в латинских стихах и редких винах, но в грубейшем, распространеннейшем наслаждении, в искусстве для масс. Кэмп – дендизм в век массовой культуры – не различает вещей уникальных и поставленных на поток. Кэмп преодолевает отвращение к копиям.»
Эстетская цель фестиваля «декаданса» (помимо того, чтобы просто оттянуться), несомненно, заключается в том, чтобы подать мусор как стиль: создать некий канон дурного вкуса. Задача, заметим, благодарная: испорченность, дурной вкус, когда они выступают как сложившийся стиль, обладают законченностью, отточенностью и целостностью, в которых и состоит их главное очарование. Тем более когда в игру вступают мастера своего дела: фирменный прием правившего бал Тимура Петровича Новикова – именно оживление мертвых, экспликация сданных в архив или побочных эстетик (неоакадемизм – самый удачный, но не единственный пример этой стратегии; из последовавших за ним хочется вспомнить двух-трехлетней давности претензию подать православие как всеобъемлющую эстетику, а теперь вот «декаданс»). «Кэмп – это последовательно эстетическое мировосприятие. Он воплощает победу «стиля» над «содержанием», эстетики над моралью».
Престарелая певичка в кабаке, исполняющая томные городские романсы с рифмами типа «розы – слезы» – это не декаданс. Избалованный любимец семьи, стоящий на табуретке и лепечущий восторженным родственникам Есенина – не декаданс. Декаданс появляется вместе с неким отстраненным, отдаленным взглядом и с демонстративным извращением, эксцессом оценки. «Мы куда лучше способны восхищаться фантазиями, когда эти фантазии уже не принадлежат нам. Процесс упадка предполагает необходимое отдаление – или пробуждение некой симпатии». Когда речь идет о каноне, «дурной вкус» предстает на удивление строгим вкусом; этим объясняется, например, то, что в общий контекст явно не вписалась «Жизель» Фабрики Найденных Одежд – «декаданс» был заявлен, помимо всего прочего, как собрание маленьких, демонстративно непритязательных форм, нечто вроде домашнего концерта, и перформанс ФНО, апеллирующий (пусть даже с иронической натяжкой) к большому стилю, большой сцене и глобальному замыслу, оказался явно не в тему – был слишком хорош. «Некоторое произведение может быть достаточно близким к Кэмпу, но так и не стать им, будучи чересчур удачным. Фильмы Эйзенштейна, навряд ли Кэмп, несмотря на все их преувеличения: они слишком удачны (драматически)». Вписывались те, кто задался целью придерживаться плохоньких, нарочито ущербных форм.
Правда, главной удачей «Декаданса» стал другой прием, добавивший к происходящему еще одно измерение и являющийся действительно первоклассным художественным и экспозиционным решением всего события – такой малозаметный, но многозначительный штрих, как охрана зала. Насколько мне известно, в обычные дни клуб «Зоопарк» охраняет то ли ОМОН, то ли вневедомственная охрана. На сей раз встречали зрителей и весь вечер присутствовали в зале суровые мальчики в темной форме непонятного образца; на их рукавах – красные повязки, на повязках в белом круге серп и молот: бойцы национал-большевистской партии Лимонова. Сие создавало дополнительный и угрожающий контекст, приводя на память «Кабаре» Фосса, где и любовная история, и весь кабаретный блеск происходят на тонком, но неотвязном фоне, постоянно напоминающем, что дело происходит не где-то, а в Германии начала 30-х. Понятно, что с точки зрения суровых мальчиков (если допустить, что национал-большевизм претендует на собственную эстетическую концепцию), происходящее на сцене должно бы расцениваться как вакханалия вырожденцев (кстати, и с позиций официального неоакадемизма тоже), и логическим завершением фестиваля должна была стать автоматная очередь. Однако красные бойцы вели себя прилично и подпирали стены, выражая явное, но не слишком строгое неодобрение происходящему. Суровые мальчики и стали главными зрителями вечера: мы смотрели на сцену, а они смотрели на нас. Без них было бы не в пример менее пикантно.
все цитаты – Сьюзен Зонтаг, «Заметки о Кэмпе»
http://www.guelman.ru/maksimka/n3/decad.htm