Интервью

В этом году Климова, один из самых интересных и скандальных русских писателей современности, отмечает полукруглую дату. На самом деле Марусю зовут Татьяна Кондратович, и у нее много лиц: писатель, переводчик, в том числе Луи-Фердинанда Селина (который во Франции разве что не проклят), автор книг о классиках, большую часть которых она не любит. В ее творчестве парадоксальным образом сочетаются постмодернистская ирония, имморализм, мизантропия и приверженность культу чистой красоты и гениальности в духе декаданса эпохи ар-нуво. Марусе нравится эпатировать публику, так, в канун двухсотлетнего юбилея Пушкина она с друзьями выпустила журнал «Дантес». В своей книге, посвященной русской литературе, она пишет: «Подлинный герой и должен быть молчалив. Дантес, например. Это мой любимый герой во всей русской литературе, он ведь был вынужден молчать, хотя бы потому, что не знал русского…»

К краю пропасти и обратно

– С одной стороны, вы – автор скандальных книг, маргиналка, презирающая буржуазию, с другой – кавалер французского Ордена искусств и литературы, член Союза писателей и других союзов. Как все это совмещается?

– Как у того же Селина, который презирал деньги, но не забывал про них и все время о них говорил. Маруся Климова должна как-то вписываться в социум и заботиться о будущем. Раз человек решил посвятить себя искусству, он в любом случае стремится к успеху. Впрочем, я не знаю, как именно эти звания могут мне помочь. Они, мне кажется, еще больше подчеркивают мою маргинальность. У меня на стенке висит диплом, где по-французски большими буквами написано: «Мадам Маруся Климова, кавалер Ордена искусств и литературы», − и это смотрится довольно забавно. Вряд ли министр культуры Франции, подписывая его, догадывался, что скрывается за моим псевдонимом.

В моей жизни был период, когда я сожгла университетский диплом, отказалась от престижной работы и отправилась странствовать по дну, работала уборщицей по ночам, занималась абсолютно не тем, к чему готовилась. Но потом почувствовала, что стою уж совсем на краю пропасти, и решила кое-что подправить, вернулась к более привычным занятиям. Союз писателей сейчас вообще ничего не значит, но все равно в секцию перевода меня приняли, и скорее по ошибке – большинство было настроено явно против, но кто-то из моих противников заболел, и я получила перевес в один голос.

Удостоверение Союза кинематографистов дает право бесплатно смотреть фильмы в Доме кино. Что до Международного союза журналистов, его зеленая книжечка позволяет в Париже без билетов ходить в ряд музеев, а еще это весомый аргумент, когда случаются, допустим, бытовые конфликты в магазине – я ненавязчиво достаю книжечку, и люди сразу успокаиваются. Такое было не раз.

– Как вы относитесь к понятию «эпатаж»? Даже ваш блог называется Femme terrible – «Ужасная женщина»…

– Я не так уж люблю эпатаж, но иногда хочется сказать какую-нибудь гадость, особенно если я вижу, что собеседник закоснел, – чтобы он пережил своеобразное сатори. Так в свое время поступали чаньские наставники: били учеников палкой по голове. Человек сразу начинает по-другому смотреть на мир, у него даже лицо меняется. Советские люди привыкли к размеренной жизни – и вдруг появляется журнал «Дантес». Мне рассказывали, что кто-то из бывших советских писателей даже рвал его на части и топтал ногами…

– Ваши первые книги были, по сути, автобиографическими. Что заставляет писателя писать прежде всего о себе и своей жизни?

– Это основной импульс: когда человек начинает писать, он хочет рассказать о себе. Многие начинают с автобиографической прозы. И я в первых романах во многом опиралась на опыт и факты биографии, хотя и писала про себя в третьем лице.

– Вам удалось перейти границу, которая отделяет тексты о себе от текстов о чем-то еще?

– В последних книгах, может быть. Я чуть больше абстрагировалась от личной жизни, стала смотреть на себя со стороны. Хотя, как это ни парадоксально, эти книги, в отличие от моих романов, и написаны от первого лица. Но даже если писатель не описывает свою жизнь, он все равно пишет о себе. Просто далеко не все отдают себе в этом отчет. Можно вспомнить Флобера, который, написав «Мадам Бовари», говорил: «Эмма – это я». И я думаю, что это относится не только к литературе.

Зачем сочинять, если нет проблем?

– Одна из ваших книг называется «Антиистория русской литературы»…

– Изначально она называлась «Моя история русской литературы». Приставка «анти» не моя – вмешались злые маркетологи издательства.

– Из книги выходит, что для вас писатель – тот, кто живет, как пишет, а ситуация, когда писатели «проигрываются в картишки, ходят на охоту и рыбалку, заводят любовниц, трахаются и даже воюют, сочиняя на досуге стихи и прозу по всевозможным случаям и поводам», ненормальна. Но ведь искусство на то и искусство, что оно не отражает жизнь…

– Я сама не люблю писателей-реалистов, описывающих грубую действительность, то, что они переживают. И бывают гениальные писатели, совершающие ужасные поступки: Достоевский насиловал маленьких девочек…

– По крайней мере, он об этом говорил Тургеневу – а потом сообщил, что это выдумка.

– В любом случае это не значит, что он плохой писатель. У гениального писателя должно быть за душой что-то такое, о чем он не может рассказать в дружеской беседе. Советские писатели постоянно вместе квасили, изливали друг другу душу. Таков был их образ жизни, они им даже гордились. И у большинства писателей, с которыми мне доводилось встречаться, подобный стиль поведения сохранился до сих пор. Но если нет проблем, о которых невозможно рассказать друзьям и родственникам, зачем сочинять? Когда человек садится за книгу, его что-то мучает, ему некуда деваться, и вот он садится и пишет, стремясь как-то себя выразить. Книги пишутся от одиночества. А если у писателя, как у Пушкина, множество друзей и все хорошо, к чему сочинять? Просто бренчать словами, марать бумагу? Почему не стать сантехником или переводчиком, или учителем в школе?

Может, я пристрастна, но есть аксиома: двигателями культуры становятся люди, у которых сложная жизнь. Не случайно ведь основными творцами мировой культуры являются гомосексуалисты: им сложно жить, как обычные люди, труднее завести семью. Человек пишущий обязательно отмечен каким-то внутренним пороком, изъяном. Ему бывает мучительно стыдно, и он не может об этом просто взять и рассказать.

Принцип постоянного доставания

– Все, что вы пишете о Пушкине, противоположно тому, что проходят в школе. Вы страшно его ругаете, чем выдаете свое неравнодушие…

– Не исключено, ведь ненависть – обратная сторона любви. Это когда вам наплевать на человека, вы молчите… Меня Пушкин раздражает слишком многим, хотя, может, это следствие того, что в советские времена Пушкиным закармливали, а когда кормят все время одним и тем же, рано или поздно тебя начинает тошнить. Того же Достоевского толком не проходили, а Пушкин был «наше все»… Ведь в чем секрет популярности Пушкина у советских писателей? Они воображали себя Пушкиным, потому что он был хороший семьянин, отважно сражался на дуэли за честь жены и, как они, имел кучу друзей. А всякие извращенцы вроде Жана Жене им были не нужны. Все должны были быть как Пушкин!..

– Ваш истинный герой – все-таки не Дантес, а Селин: коллаборационист, антисемит и при этом прекрасный писатель. Почему именно он?

– Селин помогает обрести психическое здоровье – он четко понимает жизнь. Да, он был антисемитом и во время оккупации сотрудничал с немцами, но тогда многие французские деятели культуры сотрудничали с немцами, Сартр в том числе, при немцах ставили его пьесы. Просто другие потом быстро перекрасились, и тот же Сартр стал одним из главных обличителей Селина. У французов до сих пор ужасный комплекс: мало того, что Франция капитулировала, так еще и каждый второй служил нацистам. Поэтому Селина, я считаю, просто выбрали козлом отпущения и начали его всячески пинать. Он не знал покоя до самой смерти.

Да и после тоже: вдова Селина мне рассказывала, что однажды к ней пришла девушка, они поговорили, потом та достала из сумочки пистолет и сказала: «Я пришла вас убить, но вы оказались такой милой, что я решила этого не делать». На столетие Селина французские власти отказались вешать на его дом памятную доску. Но то, что до сих пор на имя Селина реагируют так болезненно, означает, что он еще жив. Он правильно видел людей – очищенными от идеологии и прочей чепухи. В 1936 году Селин посетил СССР и написал друзьям: «Если это и есть наше будущее, давайте довольствоваться нашим убогим настоящим…»

Гений как обыватель

– У вас есть несколько определений гения, в частности: «Гений – это обыватель, которому удалось убедить толпу в собственной гениальности». Гениальность – в глазах смотрящего?

– Конечно! Есть ведь в социальных сетях авторы, которые пишут посты вроде: «Я сегодня встал, почесал за ухом, идет дождь», – и есть люди, объявляющие их гениями. И они в своем праве! Вот был в ЖЖ и ФБ такой Серонхелия, Сергей Дудник, безумный человек, который переодевался в женское платье и ходил по улицам и магазинам, записывая себя на видео. Раньше он жил в Киеве, потом переехал в Германию. Вот он – настоящий гений, ну или был им. Сейчас он куда-то делся, надеюсь, временно, а раньше писал гениальные стихи, изображал что-то… Пока были люди, считавшие его гением, он им и являлся.

– И нет объективных критериев, которые отличали бы чертовски хорошего писателя от чертовски плохого?

– Конечно, нет. Ни в каком Литературном институте, где говорят об объективных критериях, научить сочинять невозможно – это не производство же. В советское время считали, что каждого рабочего и каждую колхозницу можно научить писать стихи. Покойный композитор Исаак Шварц рассказывал мне, что в 1930-е годы театральным деятелям был дан приказ привлекать больше рабочих. Станиславский нашел какого-то алкоголика, занимался с ним, потом тот вроде бы стал актером. И вдруг перестал ходить на репетиции. Его вызывают на партком, спрашивают: что же вы? А он им: я на вас всех полОжил, меня сам Константин Сергеевич выбрал, а вы все для меня – дерьмо!

– Какие русские классики не вызывают у вас отторжения?

– Мой любимый русский писатель – Гоголь. Он был очень странный человек – не мог сидеть за одним столом с посторонними, не здоровался ни с кем. Но то, что он написал, гениально. Наряду с красотой в литературе очень важен юмор, красота – условие необходимое, но не достаточное. Мода способна сделать любую красивую вещь комичной, а уродливую – красивой, поэтому красоту невозможно представить отдельно от юмора, как, впрочем, и юмор без красоты. У Гоголя тут все в порядке – покойники, панночки… Его книги смешны, но при этом он скорее трагический писатель, а не сатирик и не юморист. Поэтому Гоголь до сих пор не утратил своей актуальности и нисколько не устарел. Достоевский, в принципе, тоже не без способностей, но в больших дозах он вреден. Все эти навязчивые разговоры про Бога… Безусловно, он сочинял бестселлеры с крепкими сюжетами, но до Гоголя ему далеко.

– Красота спасет мир?

– Спасет. Но только в паре с юмором!

Справка «ДД»:

Маруся Климова (Татьяна Николаевна Кондратович) родилась 14 января 1961 года.

Окончила филфак ЛГУ, работала переводчицей. Под влиянием идей эстетического нонконформизма уничтожила диплом. В 1980-е была связана с культурой ленинградского андеграунда, в начале 1990-х жила в Париже.

Автор автобиографической трилогии «Голубая кровь», «Домик в Буа-Коломб», «Белокурые бестии», сборника «Морские рассказы», книг «Моя история русской литературы», «Моя теория литературы», «Безумная мгла».

Переводила Луи-Фердинанда Селина, Жана Жене, Жоржа Батая, Пьера Гийота, Мишеля Фуко и других. Основала Общество друзей Луи-Фердинанда Селина. Проводила вместе с Тимуром Новиковым фестивали петербургского декаданса «Темные ночи». Редактор журнала «Дантес».

Кавалер французского Ордена искусства и литературы (2006).

Интервью записано в мае 2015 года.

Опубликовано в «День за Днем» , Таллинн, 10 марта 2016

http://rus.postimees.ee/3606463/marusja-klimova-krasota-spaset-mir-no-tolko-v-pare-s-jumorom