Интервью Миле Цвинкау
Маруся Климова: Честно говоря, я всегда относилась к слову «любовь» с некоторым недоверием. Мне кажется, многие часто употребляют это слово, не задумываясь над его значением. Это своего рода такая пустая емкость, куда каждый может помещать все, что хочет, любой смысл, в том числе и не всегда безобидный… С другой стороны, именно поэтому, вероятно, «любовь» и определяет границы человеческой свободы. Произнося » я люблю», человек становится неуловим для всевозможных социальных определений, ускользает от них. «По любви» можно передать пистолет в камеру смертников, и ни один суд не сможет тебя уличить во лжи… Во всяком случае, с этим словом надо быть очень осторожным. Это очень коварное слово! Да и чувство тоже!
Что касается наших отношений со Славой, то они складывались в высшей степени драматично… Хотя поначалу все шло довольно гладко. Мне даже трудно зафиксировать сам момент нашей встречи — просто учились на одном курсе в Университете. Слава учился очень хорошо, к тому же мои родители, кажется, были вовсе не прочь поскорее куда-нибудь спихнуть меня, так как в школе, да и после, я их постоянно доставала, периодически вляпываясь во всевозможные истории, ну а они, соответственно, доставали меня. Короче говоря, наш брак со Славой был совершенно добровольным и по всеобщему согласию. Из дворца бракосочетания мы мчались на черной «Волге» — личной машине шефа КГБ Ленинградского ВО, приятеля моего папаши, который принадлежал к так называемой «номенклатуре»…
Но потом, когда Слава неожиданно для всех отказался идти работать по распределению и оказался в положении тунеядца, все пошло, что называется, не совсем по плану. Слава перебивался случайными заработками, даже довольно долго в качестве санитара выносил трупы… А я еще какое-то время удерживалась в социуме, но потом под влиянием бесед со Славой, тоже все бросила и даже сожгла свой диплом. Так из старшей научной сотрудницы я превратилась в уборщицу… В общем, в результате мы оказались едва ли не на грани вымирания, главным образом, из-за постоянного отсутствия денег на пропитание. Не говоря о детях, которые тогда уже у нас появились. На отношениях с родителями в тот момент тоже был поставлен крест. Мой отец вообще был в ярости, к тому же он еще и всерьез опасался за свою карьеру из-за такого немотивированного поведения своих ближайших родственников.
Хотя к диссидентам в традиционном понимании этого слова ни меня, ни Славу, вероятно, причислить было нельзя. Мы просто гуляли по ночному пустынному Петербургу, иногда заодно прихватив с собой коляску с кем-нибудь из детей, и я слушала славины рассуждения о Ницше, о русской философии, в общем, я тогда прошла целый курс лекций, постигла то, чему меня никогда не научили бы ни в одном университете, только в совершенно особом, можно сказать, романтичном контексте. Хотя контекст был не только романтичным, но и достаточно трагическим. Все это ведь продолжалось не один год, а о каких-либо переменах в обществе тогда, в начале 80-х, никто даже и подумать не мог. Сегодня я с некоторым ужасом оглядываюсь назад и понимаю, что мы тогда как бы отправились в дальнее плаванье, отчалили в открытое море, и шансов приплыть когда-нибудь к другому берегу у нас, вероятно, было, гораздо меньше, чем у Колумба открыть Америку. Это потом вдруг все перевернулись, и мы, благодаря этому славиному «безумию», в определенном смысле, оказались даже впереди остальных… Но крушения империй случаются не так часто, так что с любовью надо быть поосторожней. Я и сегодня в этом убеждена!
журнал «Красный», №2, 2003