Интервью Илоне Мартсон для эстонского издания романа «Домик в Буа-Коломб»
Илона Мартсон: Два года назад на эстонском языке вышел ваш первый роман «Голубая кровь», который тоже является и первым романом трилогии. «Домик» — это продолжение. Как на ваш взгляд, возможно ли прочтение романа без знания «Голубой крови»?
Маруся Климова: То, что в Эстонии сначала вышла именно «Голубая кровь», а теперь выходит «Домик», безусловно, правильно. Именно в такой последовательности они и были написаны. И это соответствует нашедшим в них отражение временным периодам.
Но для того, кто начнет знакомство с трилогией именно с «Домика» никаких особых проблем с пониманием сюжетных ходов и описанных там коллизий, думаю, не возникнет. И я знаю достаточно много случаев, когда люди начинали именно с этого романа. Год назад, кстати, одно крупное российское издательство выпустило переиздание «Белокурых бестий», то есть формально вообще заключительную часть трилогии. Тогда как первые две книги сейчас в печатном виде в магазинах отсутствуют, так как были опубликованы много лет назад и давно стали библиографической редкостью. Поэтому многие российские читатели начинают знакомство с моей трилогией сейчас и вовсе в обратном порядке… Романы трилогии связывают несколько сквозных персонажей, главная из которых Маруся, являющаяся alter ego автора, но в целом их можно назвать вполне самостоятельными произведениями.
ИМ: В своем интервью вы описали роман так: « Второй роман, «Домик в Буа-Коломб», был опубликован в 1998 году, и там в основном нашло отражение мое пребывание в Париже в первой половине 90-х годов, когда я, в частности, познакомилась с Люсетт Детуш, вдовой Луи-Фердинанда Селина, над переводом романа которого «Смерть в кредит» я в то время работала. Некоторые считают «Домик» самой мрачной книгой трилогии, хотя я в этом не уверена. Впрочем, у меня тогда, действительно, было достаточно поводов в полной мере насладиться одиночеством и трагизмом бытия».
Что можно еще добавить к этому сейчас, когда «Домик» переведен и эстонский читатель может целиком его прочесть?
МК: Вся советская культура представляла собой бегство от реальности в иллюзорный мир гипертрофированного добра, коллективизма, взаимопомощи, счастья и любви. Граждане СССР, если так можно выразиться, в течение семи десятилетий двигались «навстречу утренней заре», как пелось в одной популярной советской песне. А очутившись в Париже практически сразу после развала Советского Союза, я в полном соответствии с названием самого известного романа Селина, которого вы упомянули, как бы совершила свое «путешествие на край ночи». Вот это обстоятельство, мне кажется, эстонским читателям тоже следует учитывать, когда они будут знакомиться с «Домиком в Буа-Коломб». Именно по этой причине, возможно, некоторые стороны моего пребывания во Франции, как они запечатлелись в этом романе, кому-то могут показаться тоже несколько утрированными, правда, уже в сторону некой мрачноватой готики. Просто в тот момент, как бы тяжело мне порой ни было, я, действительно, еще и по-настоящему упивалась одиночеством и трагизмом бытия. И я бы даже сравнила это ощущение с тем, когда ты выходишь из долго не проветривавшейся тесной комнатки, смотришь на звезды и жадно вдыхаешь полной грудью ночной воздух. Сегодня, с временной дистанции я, разумеется, понимаю это гораздо лучше, чем тогда.
ИМ: Как долго вы прожили в Париже в первой половине 90-х годов, и что означает для вас этот опыт – помимо материала для романа?
МК: Впервые я приехала в Париж в мае 1991 года, то есть еще до распада СССР, и провела там несколько месяцев, вернувшись назад в конце августа, как раз в дни ГКЧП, то есть фактически уже в Россию. Вскоре я снова уехала во Францию и находилась там где-то до весны 1994-го года. Впечатления от этого периода в основном и нашли отражение в «Домике». А потом я уже просто периодически ездила в Париж, как, впрочем, и в некоторые другие города и страны Европы. Как правило, по разного рода стипендиям и грантам, какие я, в частности, получала для работы над переводами.
Что касается приобретенного в это время опыта, то, естественно, я серьезно усовершенствовала свои познания во французском, особенно пополнила словарный запас в области арго. Что мне очень помогло при работе над переводами Селина. Точно так же как знакомство с его вдовой Люсетт Детуш, его биографом Франсуа Жибо и посещение дома в Медоне, где Селин провел последние годы своей жизни и писал трилогию, которую я в дальнейшем тоже перевела.
Но в целом я считаю, что именно работа над романом, допустим, помогает человеку лучше понять самого себя и обрести нечто новое, необходимое ему для жизни, а не наоборот. Сама жизнь, какими бы экзотическими фактами и событиями она ни была наполнена, еще ни о чем не говорит. Вот хозяин дома в Буа-Коломб, в частности, постоянно повторяет: «У меня опыт − восемь электрошоков», − и делится им со своими постояльцами… Как показывает практика, люди летают в космос, совершают кругосветные путешествия, но остаются такими же, как были раньше − продолжают вести растительное существование. Большинство советских писателей, к примеру, участвовали в войне, но лично я не нахожу в их книгах ничего полезного или даже просто интересного для себя. А вот Пруст из-за болезни провел значительную часть своей жизни в комнате, обитой пробкой, но данное обстоятельство вовсе не помешало ему стать классиком мировой литературы. Иными словами, я хочу сказать, не просто пережитый, а именно осмысленный жизненный опыт по-настоящему принадлежит тому или иному индивиду. Одних отсылок, что кто-то где-то был и что-то такое неизвестное и непонятное другим видел, я считаю, недостаточно. Для того, в частности, и существует литература, чтобы каждый человек мог сделать частью своей жизни события, в которых он сам, возможно, и не участвовал, а исключительно благодаря запечатлевшимся в тех же романах мыслям и чувствам близких ему по духу авторов. При этом, как это ни парадоксально, я заметила, чем меньше сам писатель заботится о просвещении читателей, а пишет главным образом для себя, движим чисто эгоистическими побуждениями, когда занятие литературой является для него актом познания собственного бытия, тем полезнее его книги бывают для других.
ИМ: В то время, т.е. после распада СССР, значительная часть населения бывшей империи хлынула в Западную Европу. Где их, как и можно было предположить, особенно никто не ждал. Можно ли сказать, что сейчас в этом смысле что-то изменилось – ведь люди из России уезжают на запад и сейчас?
МК: Я не очень хорошо знакома с самой последней волной эмиграции из России, но у меня такое ощущение, что в начале 90-х все происходило кардинально иначе. Во-первых, в поведении людей тогда присутствовала совершенно другая энергетика. СССР рухнул, и, как будто из бутылки шампанского вылетела пробка, народ буквально хлынул на Запад в поисках приключений, новых ощущений, неизвестного, многие были одержимы наполеоновскими планами покорения мира… А сейчас в основном все примерно в курсе, куда едут, большинство успело уже побывать в разных концах мира, знают свои возможности. Плюс, общая атмосфера в России сегодня достаточно гнетущая, как бы кто ни бодрился, но от этого чувства все равно невозможно избавиться. Большинство уезжают именно от ощущения безысходности… С другой стороны, в наши дни с появлением интернета человек уже не в такой степени чувствует себя оторванным от своих друзей и родственников, даже если географически он и находится далеко от них. Он может продолжать с ними общаться, оставаться в близкой ему языковой среде. И это обстоятельство в значительной степени, мне кажется, позволяет ему не чувствовать себя эмигрантом в традиционном понимании этого слова, как это было еще двадцать лет назад. Я сама общаюсь с некоторыми своими знакомыми, живущими сейчас за границей, чуть ли не в несколько раз чаще, чем с теми, кто обитает где-то по соседству в Петербурге.
ИМ: Тема эмиграции в этом романе сводится к безумию. Буквально все персонажи – либо дебилы, либо шизофреники, либо просто «с приветом», кто в более, кто менее. Существует ли в пределах мира романа нормальная психика вообще?
МК: Идея некий нормы и здоровья, к которой должны стремиться все люди, тоже является сугубо советской, на мой взгляд. Не случайно такое условие даже входило в официальный канон социалистического искусства, неизменно противопоставляемого культуре так называемого загнивающего капитализма, творцами которого якобы являются разного рода психи, извращенцы и прочие декаденты. Мне подобная идея глубока чужда. Поэтому в моих романах «нормальных» персонажей, скорее всего, сложно будет найти. Более того, мне вообще не понятна и вся эта проблематика, связанная с поисками положительных героев, которыми, если верить учебникам литературы, были одержимы не только советские писатели, но и русские классики девятнадцатого века. Я просто не верю в существование чего-либо положительного, правильного и здорового в этом мире, так как в своей жизни ничего похожего никогда не встречала. В любом человеке, каким бы успешным и благополучным на первый взгляд он ни казался, при более внимательном рассмотрении всегда можно обнаружить проблески каких-нибудь отклонений, которые, подобно искоркам и тлеющими уголькам, всегда таящим в себе опасность большого пожара, в определенных обстоятельствах способны трансформироваться в настоящее сумасшествие. И чем настойчивее тот или иной индивид склонен причислять себя к так называемым нормальным людям, тем более серьезную опасность, по моим наблюдениям, он обычно представляет для окружающих. Только осознавая собственное безумие, каждый индивид способен с ним хоть как-то справляться.
ИМ: Может, объясните, почему именно эти цитаты из мировой литературы являются эпиграфом книги?
МК: Цитата из «Домика в Коломне» Пушкина отсылает к названию моего романа. Поэтому мне было важно в самом начале в виде эпиграфа упомянуть это произведение. Эта перекличка родилась больше из-за чисто внешнего созвучия «Буа-Коломб» и «Коломны», но все же несет в себе и определенную смысловую нагрузку, сближает пригород Парижа с районом Петербурга, где в одном из домов тоже некогда творились всякие темные и необычные дела. Ну, а утверждение Кальдерона про жизнь, которая является сном, на мой взгляд, должно сразу подготовить читателей к тому, что, открыв эту книгу, им придется на время погрузиться в мир, где границы между безумными галлюцинациями и явью являются достаточно зыбкими.
Записано в октябре 2016 г.
Опубликовано на эстонском языке в книге Marusja Klimova «Majake Bois-Colombes’is». Vene keelest tõlkinud Ilona Martson. Loomingu Raamatukogu 34-37/2016,Tallinn.