Интервью

Цунами жуткой и мерзкой яви

100% размер текста
+

Владимир Кирсанов

Маруся Климова перевела «Эдем, Эдем, Эдем» — роман Пьера Гийота, действие которого происходит в мужском алжирском борделе. Текст книги состоит из одного предложения, описывающего непрерывающийся процесс насилия и совокупления. Легко ли было переводчице справиться с таким цунами жуткой яви…

Мы разговариваем с Марусей Климовой — известным переводчиком, прозаиком, критиком и проповедником нового декаданса.

— Как долго вы работаете над переводами, используете ли подстрочники?

Маруся Климова; Как долго? По-разному, но, пожалуй, я бы сказала, что с годами все быстрее и быстрее. Для сравнения: когда я начинала, на перевод «Смерти в кредит» Селина в общей сложности у меня ушло около восьми лет, а только что вышедший «Эдем, Эдем, Эдем» Пьера Гийота я завершила примерно за шесть месяцев. Конечно, над Селином я начала работать еще в середине восьмидесятых, когда перспектива увидеть эту книгу изданной в Советском Союзе казалась практически нереальной. В случае с «Эдемом» у меня уже были вполне конкретные договоренности с издательством насчет сроков и т.п. Скорее всего, эти обстоятельства больше всего и влияют на интенсивность моего труда. Тем не менее, как-то чрезмерно форсировать этот процесс мне не удается, как невозможно, к примеру, форсировать крестьянину или же садоводу рост цветов и плодовых деревьев на своем участке, потому что художественный перевод все-таки очень сильно связан с органикой духовной жизни. Т.е. для меня — это скорее бережное выращивание цветка или дерева, а не обработка и шлифовка безжизненной болванки. Просто берешь какой-нибудь маленький росток и переносишь на другую почву, в несколько иные климатические условия, так сказать…

Подстрочниками я никогда не пользовалась, т.к. переводила только с тех языков, которыми владею сама.

— Чем был вызван ваш интерес к творчеству Гийота? Правильно ли понимать, что переводы «Проституции» и «Эдема…» — это ваша личная инициатива и вкусовой выбор, как читателя?

МК: Самый первый интерес к Гийота во мне пробудили случайные беседы с некоторыми из моих парижских знакомых, в которых этот писатель, как правило, характеризовался исключительно как «маргинал» и «сумасшедший». Естественно, что столь «негативные» характеристики привлекли мое внимание к его личности. Видимо, сработал инстинкт, еще в детстве привитый советской школой: понимать все наоборот. Наше личное знакомство состоялось в 1997-м году в Париже, и тогда же я подготовила интервью с ним для «Русского журнала». И действительно, Гийота оказался очень тонким и трогательным человеком — мои предчувствия меня не обманули. Т.е. первый интерес был скорее даже чисто человеческий, чем читательский. Надо также сказать, что в бумажных СМИ, с которыми я в то время тоже сотрудничала, это интервью публиковать отказались, поскольку такого писателя в Росии тогда практически никто не знал, во всяком случае, на уровне газетно-журнального мейнстрима. В общем, думаю, можно сказать, что в каком-то смысле я первая представила Гийота широкой публике в России. После этого наше знакомство с ним продолжилось в виде переписки и встреч во время моих визитов в Париж…

Однако конкретное предложение перевести какой-нибудь роман Гийота было сделано мне Дмитрием Волчеком. И я думаю, что, если бы не его издательская воля, еще и сегодня ни одной книги Гийота на русский переведено не было бы. Тем более, такой, как «Проституция», которую не то что пока никто в мире ни на один язык ни перевел, но даже близкие знакомые и друзья Гийота по секрету признавались мне¸ что так и не смогли осилить эту книгу в оригинале — настолько пугающее впечатление производит этот текст даже при самом поверхностном взгляде на него. Напомню, что эта книга написана фонетическим письмом, да еще не на обычном французском, а на его алжирском диалекте, который представляет из себя жуткую смесь французского, арабского и итальянского, плюс еще огромное количество всевозможных арготизмов, т.к. действие происходит в мужском алжирском борделе… Короче, в данном случае это была безумная идея Дмитрия Волчека, которую я всего лишь воплотила в жизнь как переводчица. И это действительно так, потому что Гийота вряд ли можно назвать очень близким мне стилистически писателем — скорее даже, наоборот. Но, конечно же, я бы вероятно вряд ли приняла предложение Дмитрия Волчека, если бы не личное знакомство с самим Гийота. Обаяние его личности, едва уловимый юмор в манере поведения, порой на грани юродства, помогли мне несколько иначе взглянуть на его тексты и преодолеть то предубеждение, который обычно вызывают у меня формальные эксперименты над языком и сопровождающие их глубокомысленные комментарии досужих теоретиков искусства. Иными словами, я хочу сказать, что несмотря на джентльменский набор сопровождающих его книги статей и исследований, принадлежащих, как и положено, перу Фуко, Барта, Соллерса, Сюриа и Ко, Гийота все-таки стоит совершенно обособленно в современной французской литературе. Не надо забывать, что он является ветераном алжирской войны, провел несколько месяцев в тюрьме, а потом в дисциплинарных частях, и это тоже составляет довольно забавный контекст его книг… Поэтому я и решила попробовать перенести этот экзотический «цветок зла» на нашу суровую почву.

— Вы встречались с Гийота и очевидно обсуждали целый спектр вопросов. Что он думает о России и русской литературе?

МК: Конечно же, как француз и воспитанный человек, Гийота неизменно уверял меня, что любит Россию и русскую литературу, а также чрезвычайно обеспокоен ее будущим. Однако, насколько я могла заметить, арабский мир и арабская культура его до сих пор волнуют несколько больше… Тем не менее, он безусловно отдает себе отчет в том, что Россия — это тоже не просто какая-то там далекая страна, а целая цивилизация, поэтому, в частности, он с большим трепетом относится и к переводу своих произведений на русский.

— 34 года назад Гийота — это был скандал. Вы хорошо знаете современную французскую литературу и, так сказать, парижский быт, если быт может быть в Париже… Сегодня французы готовы к такой взрывоопасной литературе?.. Вообще хоть какое-то событие в словесности может «взорвать» Европу сегодня, как это сделал когда-то Гийота?

МК:  Быт в Париже существует, и еще какой! Я достаточно долго прожила в Париже, чтобы это утверждать. Не так давно я пересмотрела один из ранних фильмов Полянского «Жилец», явно навеянный жизнью этого режиссера в Париже. По жанру это триллер, а вся интрига его сводится к тому, как соседи по дому бесконечными мелкими придирками, просьбами не шуметь, не мусорить и т.п. доводят парижского эмигранта из Восточной Европы до самоубийства… Это я к тому, что год назад была в Париже проездом, и на неделю останавливалась в новой квартире у Гийота. Эту квартиру пару лет назад ему сообща прибрели деятели французской культуры, проведя специальный аукцион, на котором они продавали свои произведения — в начале шестидесятых подобный аукцион в Париже проводился в поддержку Батая. Так вот, теперь у Гийота достаточно просторная квартира, т.н. «дюплекс», т.е в два этажа, и один полностью отведен для гостей. Квартира замечательная, с прекрасным видом на колонны старинных ворот, но, тем не менее, на протяжении всего моего пребывания в ней, мне приходилось передвигаться буквально на цыпочках, и стоило мне только неудачно подвинуть стул или же уронить на пол какой-нибудь предмет, как ко мне тут же подскакивал Пьер и боязливо показывал рукой вниз, по направлению живущих этажом ниже жильцов. Телевизор у него тоже всегда был включен так, что звука было почти не слышно… Все это я говорю к тому, что, даже наблюдая за тем, как осторожно передвигается по своей квартире автор едва ли не самых скандальных произведений второй половины прошлого века, можно с уверенностью утверждать, что современных европейских обывателей шокировать и напугать не так уж и сложно: достаточно просто чуть посильнее топнуть ногой, было бы желание… Шутка!

Тем не менее, насколько я могла заметить, Пьер Гийота так до сих пор и не понял, почему его книги были запрещены цензурой и вызвали такой скандал в обществе. Он постоянно возвращается к этой теме в разговорах, в свое время сочинил целое эссе «Запрещенная литература», где пытался проанализировать причины запрета, но кажется, до конца так и не смирился с этим актом, который ему кажется в высшей степени несправедливым…Хочу подчеркнуть. В данном случае я совершено не шучу: по моим наблюдениям, писатель Пьер Гийота не очень понимает и поэтому побаивается окружающих его обывателей, что и сказывается на его поведении, в том числе, и в быту. Думаю, именно в этом «испуге» следует искать и причину того, что он, можно сказать, стал «шифровать» свои поздние книги, то есть, начиная с «Проституции», перешел на звуковое письмо, сделав их фактически недоступными и нечитабельными для широкого круга…

Из всего вышесказанного отчасти вытекает и ответ на Ваш последний вопрос о том, какое событие в литературе могло бы сегодня «взорвать» Европу. Видимо, по-настоящему взорвать ситуацию сегодня сможет тот, кто сумеет до конца передать на бумаге свой испуг перед окружающим его миром.

— Удалось ли автору «Эдема…» если не школу свою создать или направление, то хотя бы эпигонов наплодить?

МК: Если у него и есть эпигоны, то не во Франции. Во всяком случае, во Франции я встречала достаточно много его почитателей, исследователей, биографов, но не эпигонов. Тут, в отличие от того же Селина, ему жаловаться особенно не на что. Наверное дело в том, что он занял такую нишу в современной французской литературе, настолько полно выразил в своих книгах то, что хотел сказать, что второму такому тут уже делать нечего… А возможно, дело в том, что, как я и писала в своем предисловии к «Проституции», Гийота является не столько новатором и первооткрывателем, сколько писателем конечным, завершающим в своем творчестве определенную тенденцию в культуре двадцатого века: в частности, доведшим до окончательного предела, если не сказать, абсурда, идею распада и разложения форм в искусстве и жизни…

— Идеи Гийота, как мне кажется, заключались всего лишь в сверхоткровенности и провокативности, которые всегда повергают обывателя в шок. Здесь есть проблема в том, что пока грязь существует в жизни с этим более или менее соглашаются. В искусстве — на сцене, в литературе и кино — дерьмо до сих пор пахнет гораздо сильнее, чем на свежем воздухе. Я это к чему говорю… Значит ли, что когда острота и общественная значимость сочинений Гийота спадет, мы все равно сможем сказать — это шедевр? … Или не сможем?..

МК:  Честно говоря, мне не очень нравится слово «шедевр», так как оно содержит в себе некую оценку, из которой, плюс ко всему, еще и следует, что в т.н. вечности от созданного людьми остается только самое лучшее, то есть исключительно «шедевры». Я в это не верю… Хотя, должна признаться, в то время, когда я еще не приступила к переводу «Эдема», а только начала переговоры с Галлимаром по поводу оплаты прав на эту книгу и, естественно, пыталась выторговать более-менее приемлемую сумму, но, в конечном счете, мне оттуда прямо так и написали: «Да, разумеется, мадам, Вы по-своему правы и т.д., и т.п., однако не стоит забывать, что это шедевр». И вот на это мне уже было нечего ответить… Поэтому, прошу меня извинить, если ответ на этот вопрос прозвучит несколько уклончиво: до тех пор, пока в этом мире не переведутся безумцы вроде Дмитрия Волчека, которые будут браться за издание подобных книг, всегда найдутся люди, у которых будет тот или иной повод назвать такие книги «шедевром»… С другой стороны, у меня нет никаких сомнений, что Гийота — фигура символическая и как символ своего времени наверняка останется в веках.

— И, наконец, какие новые переводы, в том числе текстов Гийота мы прочтем устами Маруси Климовой?..

МК:  В данный момент я уже практически закончила работу над пьесами и другими сценическими опытами Селина, и, надеюсь, что они увидят свет собранные под одной обложкой уже в начале следующего года. Чуть дальше пока загадывать не хочу и не потому, что у меня нет никаких переводческих планов и, тем более, заказов от издателей — просто меня не оставляет надежда, что мне наконец-то удастся покончить с переводами вообще и полностью сосредоточиться на собственном творчестве. Уж больно много я всего напереводила, даже для русской писательницы. По-моему, уже больше, чем Бальмонт…

 AZ.GAY.RU (9.12.2004)

http://az.gay.ru/articles/interviews/klomova_int.html

 

 

 

Вернуться на страницу «Интервью»