ВЛАДИСЛАВ МАМЫШЕВ-МОНРО
В данной работе акцент ставится на идеалистическом представлении героизма как такового, без углубления в идеологические подосновы каждого конкретного случая. Иначе говоря, автором производится попытка литературной, художественной, психологической феноменальности исследуемого предмета.
Необходимость проводимой работы объясняется следующим:
В процессе своего рождения и существования в советское время, советский героический эпос имел исключительно идеологическую направленность утверждения и прославления советского строя, он фиксировал в сознании населения исторический ход развития советской коммунистической идеологии. Соответственно демократической и любой другой оппозицией советская героика рассматривается как абсолютно идеологический элемент «ненавистной диктатуры» и порицается как зло. Между тем, помимо идеологического звучания советская героическая мифология представляет из себя единый эстетический комплекс, объединяемый впечатляющим пафосом воспроизведения, последовательной эволюцией однажды выбранного художественного стиля, богатого находками, своеобразно, но качественно воздействующего на человеческую психику.
Проследив историю стиля от его зарождения до заката как завершенного произведения, пытливый ум может получить грандиозное эстетическое удовольствие, сравнимое с восторгом путешественника при воспоминании о головокружительно опасной экспедиции.
Череда удивительных, порою невероятных подвигов советских героев захватывает высочайшей степенью самоотрешения, непостижимой, но железной логикой происходящих событий, жизненной силой разнородных, но единых в своем героизме характеров, чистотой и полной открытостью чувств, стремлением к духовному самосовершенствованию и подлинному бессмертию героев, наконец, самой атмосферой массового героизма, скрупулезно создаваемой стилем повествования:
Так же рассмотрение советской героики представляется интересным в силу новизны интерпретации традиционной героической темы.
Герои Древней Греции, другие герои, некогда существовавших цивилизаций далеки от сегодняшней ситуации в мире, поступки их сегодня представляются не актуальными, хоть и притягательными. Уловить эту вечную притягательность подлинного героизма человека-бога, смогла советская героическая мифология, учитывая при это конкретное современное человеческое лицо, благодаря чему ей удалось решить вопрос достоверности и убедительности самого высокопарного вымысла. «Навечно живы в памяти народной» — одна из основных характеристик советских героев в рамках оригинального описания. Это награда, и вердикт святости, божественного начала и одновременно указание на обыденность, повседневность героизма, ставшего явлением необходимым и естественным как дыхание. Это оптимистическое достижение советской героической мифологии весьма любопытно ввиду парадоксального переплетения заведомо противоположных стихий. Дистанция между реальной жизнью в советском государстве и героическим мифотворчеством столь же необозрима, сколь отсутствует вовсе. В период цветения «макового цвета» советской власти сосуществовало две возможности поведения относительно саморастущей героики. Либо ты принимал условия, устанавливаемые ею, либо нет. Позже, на исходе, уже ни первой, ни второй возможности не найти, как не крути, реальности с вымыслом переплелись в страстных и противоречивых объятиях, вызвав к рождению некое мертвое дитя, потерявшее отличительность особенностей отца и матери. Этот антигермафродитизм, называемый чаще «застоем» явился неизбежным завершением многовекового соседства сказки и были, максимально проявившегося в героическом эпосе советской страны, как апофеоза идеи «Великое Империи» — фантастического в своем величии торжественного сообщества Европы и Азии, героизма и подлости, Добра и Зла:
В зачатке империи непобедимыми героями-богатырями явились Добрыня-Никитич, Алеша-Попович и Илья-Муромец, они пошли вперед, формируя имперский характер, имперский героизм, наряду с простым, отнюдь не героем Иваном-Дураком, в своем соседстве дойдя до Александра Матросова, генерала Карбышева, Юрия Гагарина, как до рассвета органично переплетенного с закатом, также фатально они и кончили одновременно в момент крушения империи. Три богатыря, истощившись в длительном походе, явились тремя жертвами августовского путча, утратившими мощь, но не потерявшими ореола героизма, тут же, как и полагается Ивану-Дураку, немножко глупо, немного неожиданно опростоволосился и сгинул прямо-таки классический баловень судьбы Михаил Горбачев.
Небывалое слияние героического эпоса и обыденной реальности привело к исчезновению и того, и другого. Сейчас трудно понять, как долго будет разлагаться умершее тело империи и душа, с упорством мутирующая из христианства в ленинизм, и снова в христианство, уже с привнесенынми элементами приканчивания типа американского идиотизма.
Но это именно такое время, когда можно читать словно новую книгу, еще с запахом типографской краски, завершившуюся буквальна на днях целую Великую Историю. Мое поколение, пожалуй, последним имеет прямую связь с этой порушенной махиной, еще уловило ее дыхание, пускай уже близкое к удушью, но все же успело быть частью этих грандиозных масштабов, успело хотя бы потоптаться немного на этом великом пути:
«Кабинет» № 4, 1992, СПб