ПИСЬМО ВЛАДИСЛАВА МОНРО БЕЛЛЕ МАТВЕЕВОЙ
20.04.1995
Здравствуй голубка моя сизокрылая, рыбка моя золотая, кисунечка моя пушистая Бэллочка!..
Чаять не чаю уж, когда мы свидимся, без тебя мне жизнь не в жизнь, а сплошная каторга, тьма кромешная даже светлый день без тебя если. Но дела эти тревожные задерживают в Москве-матушке белокаменной. А сердечко так и рвется к тебе на Невские берега гранитные. И слезоньки лью о тебе, царевне моей думаючи. И петушка своего надрочил на твой портрет глядючи. Все, думаю, что и в живых не останусь от тоски горькой, от скорби смертной от тебя в дали. Сном недолгим забудусь ли, солнце ли очи мне опалит огненно — сразу улыбка твоя нежная перед глазами и то весело и от отпускает грусть-кручинушка.
А проще всего прочего люблю вспоминать наши встречи тайные. Как ты гладила своими перстами нежными по моим волосам шелковым, чесала их гребнями коралловыми. Да уж было ли счастье то, думаю. Не привиделось ли, не причудилось, было то воистину, было наяву. Аминь.
Прислала б ты мне что ли хоть весточку, черкнула б хоть пару строчек на каком огрызочке, и то бы я возликовал, возрадовался, пустился бы в пляс спасительный. Говорила ты, что любишь меня до присмерти, где ж любовь-то эта нынче? Куда ж подевалася? Али не жива ты да во гробе давно почила? Ничего не знаю, гадать только загадываю, сомнениями мучаюсь. И дрочу, дрочу неистово. Только о тебе подумаю, напрягается мой корешок, возрастает в целую репу бугристую, ничуть не меньше, чем синенький по осени на грядке обильно политой. И тронуть его боюсь, вдруг сердечко разорвется вдребезги. Но потом лишь мизинцем сперва, потом всей пятерней как потрогаю, как зажму его своими руками могучими, да вверх-вниз начну водить кожицу. Осторожно сперва, потихонечку, затем быстро, и приохивать, и пристанывать. Ох, ох! Ох, ох! А-пп. А-пппыхх, ппыхх, ппыхх! Уффппыхх!
Чулочек твой висит у изголовья, я его зубами стискиваю и продолжаю далее. Уж поясницу начнет покалывать, уж шары соками наливаются так, что все жилы трещат и шею сводит от боли сладостной. Заору тогда бешеным голосом и рвану корягу свою безжалостно, что кровь брызжет — кожа треснула. А за кровушкой там и малофья моя белая, шипучая, горячей струей ударит в потолка своды узорчатые. Хорошо так сделается, будто ты рядом идешь, прямо павой выступаешь в сарафане праздничном. Под полами мелькают сапожки сафьяновые, носки остры, позолочены, каблучки звенят колокольцами, в руках прялочка у тебя, и нить шелестит, в катушки сматываясь, кокошник золотом на голове покачивается, жемчуга да бисер с-под него льются на шею твою белую, и коса, тугая коса русая до полу идет, стелется по полу, до самого солнышка красного, а ты песенку поешь: «Ай-люли, ай-люли:»
Твой Владыко Монро