ВЛАДИСЛАВ МАМЫШЕВ-МОНРО
Рецензию на эту выставку-представление Александра Бренера я пишу неожиданно для самого себя. И вообще, это не рецензия. Через день после выставки в Центре современного искусства ко мне подошла девушка-куратор и попросила об этой рецензии, поэтому сейчас и здесь, на страницах «ХЖ», — эта рецензия. Придя впервые в галерею XL, я испытал чувство неадекватности. Что здесь делаю? Что меня связывает со всеми этими людьми, роящимися по лестнице жилого дома? Меня — апологета и хвалителя красоты, восторженного поэта. Идеалистические представления о прекрасном, фундаментально подкрепляемые участием в деятельности Новой Академии Тимура Новикова меня полонили за последние месяцы жизни в Петербурге. Сосредоточившись на классических образцах искусства и музыка Жана Батиста Люлли, я и приехал в Москву. И вот, обуреваемый думами о красоте, удачно наложившимися на мою религиозность я пришел в XL. Это была пощечина, жестокий удар по моим возвышенным чувствам. Уныло слоняющиеся и протискивающиеся сковзь себе подобных со стаканчиками дешевого вина посетители выставки, безразличные к чему бы то ни было, мне понравились меньше, чем обыкновенные люди на улице. Я никого не хочу оскорбить. Многих из встреченных на этом вернисаже я вообще очень люблю, по отдельности и в других местах. Но вместе и в этом месте, столпившись на лестнице и в какой-то бывшей квартире, они образовали однородную, жуткую массу. Более того, я не выделяю из этой массы и себя. Я моментально растворился и пополнил ее на свои 80 килограммов. Что же касается центрального объекта, вокруг которого эта масса дышала и булькала, то это, простите, уже ни в какие ворота не идет. Это было ужасно и оскорбительно для меня — эстета. Эти прыщи на спине, этот пот: Это несовершенство форм: Эта поза враскоряку на стуле: Эти позы враскоряку на двух фотографиях, в которые уставился Бренер, как баран на новые ворота: Эти нечленораздельные звуки, доносившиеся из магнитофона, который Бренер держал в зубах: Что хотел сказать художник? Кому? Зачем? Уверен, что многим посетителям зрелище было отвратительно так же, как и мне. Но они ждали. Ждали еще большего кошмара. Многие девушки, следящие за своей собственной красотой, и мужчины, прилично одетые, сообщали мне поочередно, что вот-вот свершится! Бренер, мол, должен будет, развернутый задом к зрителю со стула еще и обкакаться. Напряженная поза, в которой сидел автор, меня буквально испугала. Маленькие размеры комнаты, в которой совершалось действо и напряжение автора не оставляли надежд на спасение в случае внезапного извержения этого вулкана. Я просто испугался быть обрызганным и убежал в другой конец галереи. И тем не менее ушел я не сразу. Мне было интересно. Ведь передо мной разворачивался ритуал, некий языческий обряд. Серая и тягучая масса, которую образовывали зрители, напоминала рой, стаю мух, мух-тружениц, своим вниманием сообщавших вдохновение языческому идолу — Бренеру, «мухе-засере». Эта «муха-засера» должна была сделать свою кладку — обосраться и потом, из этого мухиного говна как личинки ужасного и безображного понесли бы по миру мухи-труженицы распространять ужасную бациллу. Такое у меня возникло чувство, продиктованное общим настроением. Слава Богу, что это в планы автора не входило и проистекало всего лишь из инертности мышления толпы, помнящей недавнее буйство Бренера в Пушкинском музее. Тем не менее, атмосфера, созданная, пусть не автором, но средой — была реалистична. Это страшно. И радостно, с другой стороны. Я очень благодарен Александру Бренеру за его поистине героические усилия в борьбе по расчищению пространства на пути прекрасного. Он ставит все точки над i в современном концептуальном искусстве. Его герой — это воплощенный «голый король», тот самый, каким современное искусство являлось до Бренера, но еще заставляло убеждать нас в своих прекрасных, но невидимых одеждах.
«Художественный журнал» №2, 1993