Михаил Сидлин
Дала Наталья Николаевна Дантесу? Или не дала? Вот в чем вопрос. Если дала — то, значит, в утиль Пушкина — в помойку, к отбросам. Как не уследил? А если не дала — в чем повод к ссоре? В том, что намекали — дескать? не дала — так даст, не сегодня — так завтра, не Дантесу — так Данзасу… Тупо и глупо лезть из-за этого в драку, в бутылку, на эшафот. В любом случае: Пушкин — дурак.
Помню, в школе, в восьмом классе, задали нам сочинение — про поэзию. Ну я и написал. «П. как ангел русской литературы». Ну мне и впаяли. По первое число. Времена были тяжелые. Андропов над Россией простер совиные. Глаза. И толстомордая училка литераторша в квадратных пластмассовых очках мне сказала что-то вроде — Пушкин, дескать, не ангел, он того-с, вполне земные стихи писал. Тьфу, пошлость. Я им про Пророка, а они…
Честь, месть и прочая белиберда. Дескать, в чужой огород со своей меркой не садись. Так я не виноват. Пушкин сам пришел в каждый дом. «Я лиру посвятил народу своему…» Ну посвятил, и все, баста. Зачем по телику крутить? Ты же? брат Пушкин? не для телика стихи писал?
Так вот я не могу понять, если он сам со своей дурацкой смертью лезет в каждый дом? почему я должен судить Дантеса? Шлепнул — и правильно. За дело. А разбираться в их тогдашних раскладах — кто, да что, да почему — пусть Лотман думает. Ему видней. Он мертвый.
Или вот Сальери. Никогда не мог понять, чем плох Сальери. Я уже про академика Кнорозова читал в Детской энциклопедии, про культуру майя, это который все посчитал, и у него язык майянский прочелся. А тут чушь собачья про «разъял гармонию»… Я с детства скептически все это воспринимал. Тут как-то надо аккуратнее с детьми: либо про Кнорозова не пишите, либо Пушкина не задавайте.
Кто помнит, как умер Державин? Никто. А ведь поэт был посильнее Пушкина. Но умер в своей постеле, а потому — забыт и вычеркнут. За Державина обидно.
Сальери с Моцартом как кастрат с поэтом говорит. Один — умный, все знает, а другой только «гы-гы» да «гы-гы». Что делаешь? Яйца чешу. Вот она — суть моцартианской гармонии: яйца. Смирнов про это даже статью написал — «Комплекс кастрации у Пушкина». Для П. поэт — тот, у кого яйца есть. Поэтому Буало ненавидел. И тут вдруг в дверь ломится другой — тоже с яйцами. Д. А у Д. яйца может и покрупней были. Вот так когда один «разъял гармонию», а другой ее просто ял — все для Пушкина нормально. Когда он в седле, а все — с голыми жопами. А как пришел на лужок свежий конь с яйцами — П. возьми да и взбрыкни…
П. любил рисовать себя лошадью. И обезьяной. Гете. Байроном. И куртизанкой. П. не был известным трансвеститом, как Гоголь, но задатки намечались.
П. и Д. — конфликт глухих и звонких. Пшкн — пшикнуть: сказать «пш-шшшш». Днтс — название подпольной лиги. «Дуньте-с», — лексикон мелкого приказчика из пьесы Островского «Мужик — воевода». Пушкин — поэт, в котором нет ни одного звонкого звука. Дантес дунул, и Пушкин рассыпался.
Сальери — …
История Отелло и Кассия. «ПамПушкин, мавр венециянский». Мавр петергофский и фонтанский. Питомец царского стола. Наш Пушкин, мавр Большой Мещанской, наш царь трех гор и враг труда. «Наш Пуш» — звучит как рифма. А «наш Дантес» — как приговор.
Мой Пушкина, пока не побелеет. Мой Дантеса, пока не почернеет.
Любить Пушкина — консерватором быть. Любить Дантеса — модернистом стать. Прямо пойдешь — коня потеряешь. Бойся в третий день зимней луны белой лошади и белого человека.
«Сбросить Пушкина с корабля» — убить Отца: откинуть сладкие оковы традиции, douces chaines. А полюбить Дантеса — значит, стать новатором, Эдипом, лже-Мессией. Но это дело сугубо внутреннее, сердешное. Здесь Пушкин с Дантесом борются, а поле битвы — человеки.
Убей в себе Пушкина.
Пушкин был байронитом, а значит — скрытым пособником Врага.
Убей в себе Дантеса.
П. и Д. сидели на трубе
Скучна и уныла жизнь Онегина. Он живет в пустой роскоши, посреди постылых забав и оставленных мечтаний. Страшен этот тип человека тридцатых. Неудача Восстания подорвала его силы. Чтение Беме в корявом изложении Юнгштиллинга, полночные полеты с хромым бесом и беспощадный разврат рано превратили его в старика. Встает купец, идет разносчик, солдат стреляет на бегу. Жизнь продолжается. А тусовщик Онегин проснется заполдень, и пошел себе гулять по балам, да по маскарадам. И это — главный! герой! главной! поэмы! главного! поэта! России!
Ему наскучил свет и шум, видите ли. Конечно, весь этот мир — лишь сказка, рассказанная идиотом, в которой нету смысла. Но зато есть шум и ярость. А наш Онегин — в деревню, от шума подальше, и от света подальше. Во тьму.
Россия станет великой тогда, когда забудет свою литературу.
Мусье Лябе — и тот в герои годится больше: он хоть работал, собственным трудом на хлеб трудился. Но нет: как Даль подлец таких вот французов испоганил — таких вот немцев, как Христиан Христьяныч Виольдамур. А сукин сын Обломов? А Печорин? А Раскольников? Куда ни плюнь, везде одни лентяи, раздолбаи и долбоебы. Трудяга Штольц — в дерьмище по уши по воле Гончарова. И даже добрый доктор Чехов, который приезжая в новый город, первым делом шел в бордель или на кладбище, и тот — так высмеял всю деловую инициативу! все святое, купеческое.
Дантес — нордический герой, белая бестия, сверхчеловек. И Пушкин — пронырливый и юркий кучерявец. А рядом Наталья Николавна — русская дылда, кривая на один глаз. Кустодиевская баба, из купцов, имение в Яропольце, там самое кулацкое место и было, там Ленин рядом лампочку зажег в доме у куркуля, которых всех за это постреляли. 100 килограмм теплого розового мяса, окруженного детьми и проблемами. Маленький муж, с которым кудряво не заживешь. И юный офицер, барон, красавец, иностранец. А?
Фауст искал чего-то в жизни, трудился и боролся. Исследовал живую материю. Онегин лежа на печи, сушил онучи. Балда. И все ему досталось за так, за не за что, а что досталось-то? да ничего и не досталось. Один лишь «пшшшшшшшшик». Ну?
Дантес бездарного поэтишку прославил, убив.
В Китае хотят сделать самое подлое, что можно. Тогда идет и вешается на воротах у соседа. И все — сосед навечно испоганен. Байрон греков терпеть не мог, но взял, поехал, и погиб. Как Чайлд-Гарольд — угрюмый, томный. А Лермонтов? Среди них мода была такая: гибнуть в расцвете лет. И Пушкин чувствовал: карьерки ему уже не сделать, должностишка его самая никудышная. Бабок он с трудом на любовниц хватало. Ему. Русского языка он лучше написать уже не мог. И что? Стареть?