Маруся Климова: Сеньор Алигьери, вас не смущает название вашего журнала, выходящего в свет в год юбилея великого русского поэта?
Дантес Алигьери: Знаете, я ожидал этого вопроса. Но почему, собственно, меня должно смущать это название? Я слышал, у вас в России есть «Митин журнал», который издает Дмитрий Волчек, газета «Лимонка», да и вы могли бы выпустить газету «Мурка». Чем я хуже других? Я тоже решил назвать журнал собственным именем. Я давно к этому шел, и мне очень неприятно, что выход первого номера журнала совпал с юбилеем Пушкина, но ничего не поделаешь — так уж сложились обстоятельства. И потом — в Москве же есть журнал «пушкин», почему бы в Петербурге не издаваться журналу «Дантес»?
Маруся Климова: Вы имеете в виду «пушкин», который издавался вместе с «Русским журналом»?
Дантес Алигьери: Ммм: Я понимаю, ваш намек, но у нас в Италии у всех такие черные волосы и большие носы. Вообще-то я родом из Сицилии, хотя и живу во Флоренции. И потом, здесь в Италии Дантес известен далеко не так хорошо, как в России. Гораздо больше неприятностей у меня было из-за моей фамилии. У нас Данте известен почти так же хорошо, как у вас Пушкин. Впрочем, я преувеличиваю: ведь Россия — страна литературы, великой литературы, от которой лично я без ума. Ну а меня даже в детстве дразнили «Маринетти», потому что мой дед по отцовской линии сотрудничал с дуче, ну и из-за фамилии, конечно… Дети — они ведь везде одинаковы. Вот вас ведь, наверное, в детстве тоже «Жучкой» звали? Прозвища — это тема моей кандидатской. Каждому, знаете ли, дают свое погонялово, и, как правило, от обратного: если человек высокий — ему дают прозвище «коротыш», лысому — курчавый, худому — толстяк, и т.д. Вот у Пушкина, например, было погонялово «француз», а Дантес, соответственно — русский. Я бы его так назвал.
Маруся Климова: Гм?
Дантес Алигьери: Да, Дантеса в кругу славистов мы называем «русским». Вообще, наш круг западных славистов — весьма специфическая среда. У нас свои законы, свои понятия, которые трудно объяснить непосвященным, свои авторитеты. Наши семинары происходят на Сицилии в Палермо. В последнее время к нам присоединились новые русские слависты, многие из них прошли через ГУЛАГ, претерпели преследования. К их мнениям мы очень прислушиваемся. Но в этой среде авторитет завоевать далеко не так просто. Вот видите наколку у меня на руке, такая наколка есть у каждого авторитета-пушкиниста.
Маруся Климова: Кажется, это какое-то насекомое? Может быть, таракан?
Дантес Алигьери: Нет, это клоп. Ведь «КЛОП» — это значит «Клянусь Любить Одного Пушкина». А вот здесь у меня на груди — Пиковая дама и надпись «Cercando il vero» — «Ищу истину». Такие наколки носят только только самые уважаемые слависты. А авторитетом стать, вы знаете, не так просто — он должен провести несколько лет в библиотеке, не должен иметь пристрастия к спиртному, к деньгам, не имеет права работать и так далее. У нас есть общая касса, ответственный за нее: Кстати, вы помните, как звали служанку в «Домике в Коломне» у Пушкина?
Маруся Климова: Параша?
Дантес Алигьери: Совершенно верно. «И вот княжна полураздета// Стоит Параша перед ней.» Так вот, дочь белого русского профессора, Прасковья Анатольевна, женщина уже в летах, открыла очень маленькое уютное кафе на окраине Палермо «У Параши». И мы, итальянские слависты, очень любим там собираться. Это наше любимое место.
Маруся Климова: А что это за статуэтка у вас на столе?
Дантес Алигьери: Как видите, это заяц работы одного моего грузинского друга, большого поклонника Пушкина. У него была давняя мечта, он меня ею тоже заразил — приехать в Михайловское и водрузить трехметровую фигуру зайца в том самом месте, где он перебежал дорогу Пушкину, когда тот ехал в Петербург во время восстания декабристов. Не правда ли, это было бы замечательно? Но к сожалению, сейчас у нас на это нет средств. Да и местные власти артачатся. Если бы Михайловское находилось под Москвой, то с Лужковым, конечно, было бы проще договориться.
Маруся Климова: Понятно. Но давайте все же вернемся к Дантесу.
Дантес Алигьери: Да, давайте говорить про Дантеса. Хотя лично я ему не симпатизирую. Но в широте натуры ему нельзя отказать. В частности, насколько я знаю, он был очень ленив. А это ведь сугубо русская черта. А этот журнал, его первый номер, как вы, вероятно, уже догадались, я решил посвятить Пушкину: его судьбе, его гибели, его взаимоотношениям, любовным связям, неизвестным страницам его жизни, провести кое-какие исторические изыскания: Так что в целом номер получился тематическим — вы меня понимаете. Хотя, конечно, особых усилий мы к этому не прикладывали, и в дальнейшем, надеюсь, мы расширим круг наших интересов. Но так как этот номер целиком посвящен Пушкину, мы постарались, чтобы все материалы были по теме.
Маруся Климова: Сеньор Алигьери, а как вы лично относитесь к Дантесу?
Дантес Алигьери: Вы опять за свое! Конечно, как сицилиец, я не могу не признать, что тогда люди жили «по понятиям», я имею в виду эту злополучную дуэль. Но лично мне этот человек глубоко неприятен. Во-первых, он был дурак. Во-вторых, он военный, а я терпеть не могу военных — солдафоны! Нет, конечно, бывают исключения — я в детстве, помню, смотрел ваш фильм «Судьба человека», который произвел на меня неизгладимое впечатление! Там ваш актер, не помню точно его фамилии, Чингачгук, кажется, создал замечательный образ солдата-освободителя! А все эти прыщавые юнцы из аристократических семеек, Пажеских корпусов вызывают у меня настоящее отвращение. Ну а хлыщи вроде Дантеса — какое чувство они могут вызывать, кроме презрения у меня, профессора славистики, в совершенстве владеющего русским, украинским и белорусским языками! Кстати, и в ваших жилах тоже, кажется, течет украинская кровь? Помните: «Дывлюсь я на на небо, тай думку гадаю»? А вы любите сало с коньяком? По мне так нет ничего лучше «фин де шампань» с салом! Но как бы я лично ни относился к Дантесу- в нашем издании мы старались придерживаться исторической правды и объективности.
И потом, он ведь был гомосексуалист, а я их терпеть не могу!
Маруся Климова: А как же Наталья Николаевна?
Дантес Алигьери: Ну знаете, все это обычные гомосексуальные штучки. Судите сами, разве нормальный мужчина женился бы на ее сестре, этой уродине? Но ему был нужен Пушкин.
Маруся Климова: А как вы думаете, Пушкину Дантес нравился?
Дантес Алигьери: Знаете, что я вам скажу, не приставайте ко мне с подобными глупостями, я человек терпеливый, но и меня можно вывести из себя. Если у вас есть какие-то факты, изыскания, пожалуйста, я с удовольствием предоставлю вам страницы своего журнала, публикуйте. Но говорить об этом я не желаю.
Если у того же Пушкина и были какие-либо недостатки — в отношении внешности, сексуальной ориентации и т.п. — мы не будем стараться их скрывать: ведь он гений, зачем ему это? Я вообще человек либеральных взглядов, мой прапрадед по материнской линии сражался под знаменами Гаррибальди. Вы знаете, может быть вам покажется странным, но свою роль главного редактора я понимаю весьма своеобразно — моя задача — поддержать журнал материально и морально, освятить его своим именем, дать возможность проявить себя одаренной молодежи. Вот Славу Могутина, например, я знаю давно — еще с тех пор, как он приезжал к нам в Италию вместе с Бродским. Я очень ценю этого молодого человека за скромность. Ведь сейчас, когда многие кичатся своей дружбой с ныне покойным поэтом, спекулируют на его имени, он ни разу ни в одном интервью ни словом не обмолвился о своем близком с ним знакомстве. Да и вы мне симпатичны, хотя вы и женщина. Знаете, кого вы мне напоминаете?
Маруся Климова: Кого?
Дантес Алигьери: Наталью Николаевну.
Маруся Климова: Вы мне льстите.
Дантес Алигьери: Нет, что вы, что вы! Она тоже была под два метра ростом, прямо как Маяковский или Петр I, к которому Пушкин был явно неравнодушен. Мне кажется, он и полюбил-то ее за ее сходство с Петром. Пушкин неоднократно писал об этом в письмах своим друзьям, да и не только друзьям. Помните: «Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий стройный вид!» Ведь это психоанализ, чистый психоанализ! Вообще, я заметил, что мужчины небольшого роста — как я или Пушкин — всегда неравнодушны к мужчинам большого роста. Вот вы думаете, почему женщины носят высокие каблуки? Чтобы быть похожими на мужчин большого роста! Ну а Дантес — это не мой идеал. Мой идеал — это Пьер Безухов: в очках, в сюртуке! В другое, более цивилизованное время он вполне мог бы стать профессором. Как и я.
Маруся Климова: А как вы пришли к занятию русской литературой?
Дантес Алигьери: Когда я был совсем молодым начинающим славистом, в Ницце я познакомился с одной русской дамой, пушкинисткой. Ей было далеко за девяносто. Но она была еще очень бодра и полна сил. Я взялся помогать ей разбирать архивы, у нее оказалось очень много ценных документов, рукописей, автографы Гоголя, Тараса Шевченко, Баратынского, в общем, бесценные материалы. Но поначалу, конечно, я этого не понимал. И вот однажды в гости к моей знакомой зашел седой старик, его звали Иван Алексеевич Бунин, увидев его, я встал и предложил ему стул, и он повернулся ко мне и очень вежливо ледяным тоном произнес: «А не пошли бы вы на хуй, молодой человек!» Я тогда сразу не понял смысл его слов, но хорошо их запомнил, на память я никогда не жаловался. А потом, когда обнаружил смысл этих слов в словаре, это произвело на меня такое впечатление, что я буквально влюбился в Россию, в ее бескрайние просторы, в широту русской души: Помните это замечательное стихотворение Николая Добролюбова: «Милый друг, я умираю, потому что был я честен:» Такие проникновенные стихи мог написать только русский. Сейчас так мало честных людей, кругом мафия. Здесь, на Западе, вы знаете, люди очень мелкие, и когда я приезжаю в Россию, я каждый раз отдыхаю душой. А эта дама в свое время училась в Смольном, в институте благородных девиц, и она действительно была очень благородная девица, убежденная монархистка. В 17-м она бежала из-под Симбирска, а в кулаке у нее была записка: посмертная записка Пушкина: «В моей смерти прошу винить Сашу Б.». Я думаю, именно эта записка породила версию о причастности к гибели Пушкина Александра Христофоровича Бенкендорфа. Но на самом деле это не так. Мне кажется, что в этой записке речь идет о Саше Бутикове, кучере поэта. Я долго занимался этим вопросом и теперь у меня в этом нет ни малейшего сомнения. Их связывала настоящая мужская дружба, такое редко встретишь в наши дни. А эта дама, Елена Станиславовна Зайцева, была, как я уже сказал, убежденной монархисткой, и поэтому в старости оказалась в полном одиночестве и нищете. Более того, дружба с белым профессором для меня, молодого начинающего слависта, тоже была своего рода вызовом окружающим, хотя теперь это кажется странным, но тогда почти вся западная интеллигенция была куплена коммунистическими властями, и я запросто мог лишиться права въезда в страну моей мечты, Россию. Кстати, эта дружба имела для меня гораздо больше неприятных последствий, чем мои связи с диссидентами.
Маруся Климова: А вы были связаны с диссидентами?
Дантес Алигьери: О да, и очень горжусь этим. Разве вы не знаете, что я был одним из вдохновителей альманаха «Метрополь»?! Вот вы говорите про журнал «Дантес», а ведь название «Метрополь» тоже очень легко расшифровать. Он был посвящен моему близкому другу Паше Приходько, он родом из Днепропетровска, запорожский казак. Но я называл его просто «Поль». И знаете, где я его встретил? У вас в метро. В том самом метрополитене имени Ленина в Москве. Вот я и решил зашифровать его имя, чтобы у него не было неприятностей с КГБ, и получилось «Метро-поль» — невольный каламбур. Но тогда иначе было нельзя — встречи с иностранцами были ограничены, за нами следили. Но сейчас я порой об этом жалею — ведь очень многие сделали себе на этом альманахе имя, заработали кучу денег. Я и подумать тогда не мог, что все так повернется. А Паша в моей памяти останется навсегда. Я даже ваш метрополитен для себя переименовал — в «метрополь имени Павла Приходько». Кстати, Паша тоже очень любил Пушкина.
Маруся Климова: Ну и что с ним стало теперь?
Дантес Алигьери: Не знаю, не знаю. Он оказался не таким практичным, как большинство авторов «Метрополя». Помните, как у вас поется в песне: «Ночная бабочка, ну кто же виноват:» Вот и он был такой прекрасной ночной бабочкой.
Маруся Климова: Ну и кто же виноват?
Дантес Алигьери: Да мы все виноваты, что не замечаем красоту, которая вокруг нас. А она такая хрупкая, беззащитная. Вот и Пушкин промелькнул такой же ночной бабочкой. А мы его не уберегли. Не подумайте, я не на его негритянское происхождение намекаю, а просто: Ведь он был такой ранимый, беззащитный. А Дантес холодный и жестокий. Нет, не мог понять он вашей славы! Не мог понять в сей миг кровавый НА ЧТО он руку поднимал! На бабочку! На ночную бабочку!
Маруся Климова: Сеньор Алигьери, а каковы ваши дальнейшие планы?
Дантес Алигьери: Я надеюсь, что этот первый номер не будет последним, как это часто бывает в России. И это досадное совпадение моего имени с юбилеем великого поэта не скажется на дальнейшей судьбе нашего журнала, и он будет выходить по мере накопления материалов. Я надеюсь, что он станет таким же заметным явлением в русской культуре, каким стал в свое время «Метрополь», двадцатилетний юбилей которого мы недавно отпраздновали. Я рад, что судьба его участников сложилась так благополучно и в этом я вижу немалую свою заслугу. Ведь был тогда среди нас один чудачок, который предлагал назвать альманах «Каплан». Но я был против. Хорошо, что меня послушались.